В пасти Дракона

Всего только сорок лет, как этот уголок земли стал русским[48], но жизнь его началась гораздо позднее, а именно когда в 1891-м году в присутствии ныне благополучно царствующего Государя Императора, тогда Наследника Цесаревича, состоялась закладка Уссурийской железной дороги, предназначенной быть Концом рельсового пути, соединяющего Балтийское море с Великим океаном. С этого момента и началась жизнь. С его центра огромного Приамурского края. В бухте запестрели флаги иностранных судов, тысячами стали являться китайцы и японцы, хлынули русские люди, и за пять лет, прошедших с открытия железной дороги, Владивосток преобразился так, что его и узнать нельзя... Явились учебные заведения, торговые дома, фабрики, заводы, гостиницы, начались издаваться газеты... словом, закипела жизнь.

Варвара Алексеевна сравнительно недавно ещё покинула этот замечательный город, не успела забыть его и потому не была особенно поражена происшедшими в нём переменами. Она не обратила внимания даже на то, что набережная, на которую она сошла, прежде непролазно грязная, теперь вся оделась в гранит, и пароход, на котором она прибыла, прямо подошёл к ней.

Молодая женщина спешила в знакомое семейство капитана Неронова, где она предполагала остановиться по приезде. Несказанно она была удивлена, что на пристани муж не встретил её. Напрасно она озиралась вокруг, никого знакомого она не замечала. Не было не только мужа, но и никого из семьи Нероновых, которые, казалось бы, непременно должны были её встретить, даже и в том случае, если бы Михаил Васильевич по какому-либо поводу не прибыл во Владивосток в назначенный им же самим день.

Молодой женщине ничего не оставалось другого, как взять возницу и с пристани направиться к Нероновым, жившим в одном из домов главной улицы Владивостока — Светланской. Так она и сделала.

Возница попался ей русский, старик-молоканин. Он оказался очень разговорчивым и, увидев в Кочеровой приезжую, сейчас же пустился рассказывать ей о всех событиях последних дней.

— Не приведи Господи, что тут делалось, когда войска-то уходили! говорил он.

Что же? — спросила Варвара Алексеевна.

— И радость, и горе! Солдаты-то радуются, словно на праздник какой идут, офицеры — то же самое; а ежели кто женат да дети есть, так видно, что только крепится да храбрится, а у самого на сердце кошки скребут...

— Много ушло-то?

— Порядочно... Из Порт-Артура, слышно, затребовали...

— А здесь как, тихо?

— Чего же не тихо быть?

— А китайцы?

— Китайцы здешние ничего, они все мирные. Чего им бунтовать-то? Вот хунхузы, это разбойники китайские, те осмелели... Под самым городом бродят...

— Что же, прогнать их разве не могут?

— А зачем гнать? Они пока худа не делают... Так, бродят, что волки голодные... Мы их здесь не боимся. Вот бабье, как солдате» провожало, так голосило. Заживо хоронили. Не чают, пожалуй, что и вернётся кто...

Старик помолчал, но через минуту заговорил.

— И чего это людям мирно не живётся? Ведь так на драку да на смертный бой и лезут. Земли да неба, что ли, им мало? Всем хватает... Положим, что китаец для нашего брата, простого человека, куда какой народ вредный, а всё-таки и они пить-есть тоже хотят.

— Чем же они вредны для вас? — Варвару Алексеевну этот незатейливый разговор отвлекал от мрачных мыслей.

— А то Как же! Нам из-за них скоро здесь питаться нечем будет.

— Это каким образом?

— Так... примерно, наш русский: столяр, что ли, или сапожник, или иной какой, работает и кормится от своей работы, живёт сам и семью кормит. Сводит он концы с концами — и ладно. А от него и другой кормится. Нашему и нишу повкуснее нужно, и одежду, а кто из них и выпивает. Сам, значит, пользуется и другим пользу даст. Так?

— Так, а китаец?

— Китаец тьфу! Семьи у него нет здесь; стало быть, на одного себя только работает. Придёт, за полцены всякую работу делает и, нечего греха таить, може, и хуже, чем наш-то, зато добросовестнее: Китаец в своё время на работу выйдет, трезвый придёт; будет работать рук не покладая, ну, знамо дело, каждый хозяин такого работника уже из-за одной дешевизны предпочтёт.

— Да ведь это же хорошо! воскликнула Кочерова.

— Хорошо-то хорошо, да только не для рабочего. Чужой человек у нас хлеб отбивает, а мы зубы на полку клади. Притом же наш, сказал я уже, и сам живёт, и другим жить даст, а китаец никому ничего. Горсточку риса в день дай ему, и сыт он. Копит деньги, а потом неё к себе на Родину увозит. Ох, много беды будет нам, русским, от китайца, да и не одним тем, что поблизости от него живут, а и всем прочим...

— Ну какая же беда!..

— Э, барыня милая, не говорите! Вот они и теперь ждут не дождутся, когда через Маньчжурию чугунка пройдёт. Русские, говорят они, добрые. Как дорогу откроют, мы все к ним пойдём, они нас не обидят. В Америку их, слышь, не пускают, так вот они к нам собираются... Будет беда! Почитай, хуже крыс этот народ. Крыса нажрётся и сыта, а китайцы всегда голодны.

— Да чем же они русским, притом ещё внутри России, повредить-то могут?