В паутине

Ночами она была предоставлена страданию, но днем ей удавалось справляться с собой. Клан в конце концов пришел к выводу, что Гей не так уж и любила Ноэля Гибсона. Все решили, что она довольно спокойно приняла случившееся. Гей считала, что за нею наблюдают, чтобы увидеть, как она переживает, и поэтому высоко держала голову перед миром. Она не даст пищи для разговоров всем этим бессердечным сплетницам. Она не позволит думать, что знает обо всех этих шепотках и любопытных взглядах. Она почти не смеялась — та, что всегда была девушкой с самым веселым серебристым смехом. Стэнтон Гранди, посмотрев на нее в церкви, отметил про себя: «Цветок увял», и, хоть и был старым циником, подумал, что был бы не прочь «наподдать» Ноэлю Гибсону. Некоторые в семействе считали, что Гей «исправилась», лишившись излишнего жеманства. Но в общем и целом о ней судачили и думали намного меньше, чем подозревала сама чувствительная Гей. У всех имелись свои собственные жизни, привязанности, неприязни и амбиции, чтобы страдать, искать и строить планы. И кроме того, рядом был Роджер, которому можно было довериться.

Сначала, когда они ездили кататься, Гей хотела молчания — молчания, в котором ее разбитое сердце искало силы, чтобы перенести боль. Но однажды она вдруг сказала: «Поговори со мной, Роджер. Не проси меня отвечать — я не смогу — просто поговори со мной».

Роджер же сумел, к своему собственному удивлению. Прежде он мало разговаривал с Гей. Ему было трудно найти тему, которая могла бы ее заинтересовать. Между ее юностью и его зрелостью зияла пропасть. А сейчас он поведал ей о том, о чем прежде никому не говорил. Он никогда не рассказывал о своей жизни за границей и вдруг раскрылся перед Гей. Сначала она только слушала, затем, непроизвольно, начала говорить. Она стала читать газеты, чем обеспокоила миссис Говард, которая боялась, что дочь станет «эмансипированной». А Гей просто хотела побольше узнать о том, о чем рассказывал Роджер, чтобы он не считал ее пустоголовой гусыней. Она, сама того не понимая, прошла долгий, долгий путь от девочки с разбитым сердцем, что рыдала под березами в тот сентябрьский вечер. Не было больше одинокого, самолюбивого существа, она стала самой собой. Она поняла, что такое «бесконечная печаль жизни», и это осознание сделало ее женщиной. Ее апрельские дни закончились.

Был какой-то печальный покой в осознании, что с нею больше ничего не может произойти, что жизнь не оставила для нее ничего, кроме дружбы Роджера. Но эта дружба всегда будет рядом, и она сможет смотреть в лицо жизни. Как великолепен Роджер. Как недооценивала она его. Нежный, сильный, беззаветный. Видящий в людях лучшее. Он рассказывал о клане истории, неведомые ей прежде — не пустяковые сплетни, известные всем, не скандальные тайны, что хранила тетя Бекки и ей подобные, но замечательные, добрые, простые, здравые истории, которые давали Гей возможность почувствовать, что она родилась в очень недурном семействе и должна жить согласно его традициям. Удивительно насколько хорошими на самом деле оказывались люди. Даже ее собственные Дарки и Пенхаллоу, над кем она смеялась или недолюбливала. Кто бы мог подумать, что Мерси Пенхаллоу, злобная Мерси, что боялась выходить в темноте, вероятно, из страха перед призраками уничтоженных ею репутаций, была настоящей героиней во время той страшной эпидемии испанки? Или, что Уильям И., имея закладную на ферму Леонарда Стэнли, мог — когда Стэнли умер, оставив жену с восемью детьми — прийти к ней и на ее глазах разорвать эту закладную на мелкие кусочки? Или что маленькая высохшая миссис Артемас Дарк, однажды увидев, как здоровяк Роб Гримсон жестоко избивает свою собаку, ворвалась к нему во двор, вырвала кнут из рук ошеломленного Гримсона и гоняла его вокруг дома, пока он не взмолился о пощаде, упав на колени?

А однажды вечером, сидя перед огнем камина, Гей вдруг подумала: какие милые ямочки появляются на щеках Роджера, когда он улыбается!

Но все же у Гей бывали трудные часы — часы, когда ее сердце жестоко болело из-за потерянного счастья — часы, когда она не хотела ничего и никого, кроме Ноэля. Если бы только она могла проснуться и обнаружить, что все было сном, если бы только он снова обнимал ее и говорил, что любит ее, только ее! Она снова хотела счастья. Не скучной покорности, освещенной лунным светом дружбы на узкой тропе жизни. Она хотела любви и солнечного света, и… Ноэля. Все пути сводились к Ноэлю. Но он был с Нэн.

Гей совсем не виделась с Нэн — миссис Альфеус, не в силах более выносить скуку Индейского Ключа, сняла квартиру в городе. Она больше не видела и Ноэля. Гей гадала, когда он и Нэн поженятся, и как ей избежать присутствия на свадьбе. Нэн пригласит ее — она была уверена в этом. Нэн, которая так уверенно заявила, что заберет у нее Ноэля. А Гей была так уверена, что та не сможет. О, бедная маленькая дурочка!