В пекло по собственной воле

При звуках моего голоса офицер посмотрел на меня как-то странно и замолчал. Я недоумевала, что его так поразило. Я увидела все происходящее его глазами. Стоит перед ним женщина в облегающем водолазном костюме, молчит, на вопросы не отвечает. Ничего у меня с собой нет, поскольку карманов у моего костюма не имеется, а нож и фонарик я отцепила от пояса еще в «Скате». Поэтому меня, наверное, и не пытаются обыскать… Странное, должно быть, я произвожу впечатление на этих азиатов…

«Постой-ка! — вдруг сообразила я. — А почему я решила, что он догадался, что я — женщина? Ведь в этом костюме меня уже приняли однажды за мужчину! Ну, конечно, его поразил мой совершенно не мужской голос!»

Я медленно подняла руки, не надеясь на вежливость и выдержку стоящих рядом солдат и не желая получить еще один удар прикладом. Подцепив края комбинезона на голове большими пальцами, я стащила с головы прорезиненную ткань и встряхнула волосы.

Не могу сказать точно, какой реакции со стороны офицера я ожидала, но только не той, которая последовала. Его губы скривились в презрительной усмешке, и он что-то сказал своим солдатам. Те засмеялись, очень грубо и тоже презрительно. Я бы даже сказала, не засмеялись, а заржали, как стоялые жеребцы.

Не понимая, что происходит, я сказала офицеру по-русски:

— Я российский офицер. Нас унесло штормом, когда мы поднимали людей с самолета, упавшего в море у Красноводска. Я прошу сообщить обо мне в Министерство чрезвычайных ситуаций России.

Мои слова не произвели на него абсолютно никакого впечатления. Он словно забыл обо мне и о чем-то разговаривал с подошедшим к нему вторым офицером, как я поняла, младшим по званию.

Такое невнимание меня несколько начало раздражать. Я ведь не обязана знать языки всех государств, с которыми граничит Россия или бывшие союзные республики, а вот пограничникам не мешало бы понимать хотя бы язык страны, на границе с которой они служат.

Я повторила то же самое по-английски и опять не добилась никакого внимания к себе. Тогда я очень напрягла свою память и начала повторять ту же самую фразу уже по-французски, познания в котором у меня были весьма и весьма плачевные…

Эта попытка закончилась еще одним грубым окриком. Офицер повернулся ко мне спиной и вышел на палубу, бросив что-то двум охранявшим меня солдатам. Один из солдат посмотрел на меня с нескрываемой злостью и что-то произнес свистящим шепотом. Потом сплюнул в мою сторону и тоже вышел на палубу.

Я недоумевала.

«Что вообще происходит? — думала я. — Имею я хоть какое-то право на их внимание к себе? Конечно, имею. Почему же никто не хочет даже смотреть на меня? Или я просто чего-то не понимаю в этих людях? А что я могу не понимать? Люди как люди — обычные мужики, только другой национальности… Что же они к женщине так относятся?.. Я даже сформулировать не могу — как? С презрением, что ли? Чем я могла вызвать их презрение? Я же не предприняла ни одного действия, которое могло бы сформировать такое ко мне отношение. Стою как дура в этом комбинезоне, который мне уже надоел до чертиков! Поневоле начнешь мечтать о какой-нибудь чадре, в которую кутаются их бабы!..»

И тут до меня дошло. Я же выгляжу совершенно неприлично, с их точки зрения. Персы они или не персы, но женщина в их стране должна носить чадру и даже лицо свое не показывать мужчине, не говоря уже о фигуре. Я же одета, как какая-нибудь проститутка из подпольного публичного дома. Кажется, ислам запрещает проституцию… Но мужики — везде мужики и часто нарушают запреты, даже если они исходят от самого Аллаха. Проституткой можно пользоваться, но только тайно и уж ни в коем случае не общаться с нею на улице при других правоверных мусульманах. Все! Я, таким образом, сразу же оказалась для них вне закона. Женщина, так думала я, без чадры для истинного мусульманина просто не существует…

Следующие два часа я провела в обществе своего охранника, который не проронил за это время ни слова и даже, по-моему, ни разу не посмотрел в мою сторону. Мне было тоскливо и безмерно скучно. Единственное, на что я надеялась, это на то, что Менделеева тоже поднимут на борт этого катера и уж он-то сумеет объяснить, кто мы такие и что подданным иностранных государств позволительно появляться в обществе мусульман без чадры. Я опять надеялась на мужчину и ждала от него помощи.

Однако прошло два часа, в течение которых я слышала только, как изредка начинал работать двигатель катера и вновь замолкал, да иногда до меня доносились крики все на том же непонятном для меня языке. За два часа я перерыла всю свою память, но мне удалось вспомнить лишь, что персидский язык правильнее называть — «фарси», отчего легче мне не стало. Еще мне в голову лезли какие-то сельджуки, но кто они такие и какое вообще отношение имеют к Ирану, вспомнить я так не смогла.