В пекло по собственной воле (сборник)

Я вдруг разозлилась. Нет, черт возьми! Останется незавершенным нечто большее! Жизнь моя останется незавершенной! Моя женская судьба, которая постоянно складывается как-то наперекосяк. Я, в конце концов, хочу почувствовать, что я нужна кому-то очень сильно, так, что этот человек просто не может жить без меня спокойно, а всюду ищет меня и хочет постоянно быть рядом. И не кто-то, а мужчина, на которого я буду надеяться в любой ситуации и в любую секунду. Мой мужчина, который только меня будет называть своей женщиной.

Дрожь, бившая меня, прошла сама собой, зато слезы также сами собой потекли из глаз, смешиваясь на щеках с солеными брызгами океанской воды. Волны бились о скалу уже у самых моих ног.

Если я промедлю еще минуту, меня просто сбросит с уступа и начнет швырять о скалы, если я не отважусь выбираться вплавь на середину бухты.

А как мне выбираться вплавь, если плыть придется против прилива, а плаваю я примерно так же, как кусок пористой губки – какое-то время она неплохо держится на воде, а потом плавно идет ко дну. Не умею я, честно говоря, плавать. Совсем не умею…

Я уже начала карабкаться вновь на возвышающийся надо мной уступ скалы, как вдруг кто-то схватил меня за ногу, и я чудом удержалась на своей скале. Я завизжала и с ужасом посмотрела вниз. На меня с надеждой смотрела разбитая физиономия Шаблина с огромным синяком под глазом.

– Фимка! – заорала я. – Ты жив, скотина!

Не знаю, откуда взялись у меня силы, чтобы ухитриться не только самой не свалиться с узкого скального выступа, но и помочь вскарабкаться на него Фимке. Он дышал, как насмерть загнанная лошадь, и постанывал, хватаясь за висевшую плетью левую руку.

– Ты ранен? – крикнула я, но он только мотнул головой вверх – лезем, мол, а то сейчас опять в воде окажемся, теперь уже вдвоем.

Я и сама понимала, что медлить нельзя. С дрожью в руках я опять зацепилась за верхнюю площадку, с ужасом ожидая, что кто-то наступит мне на пальцы, хотя и понимала, что этого не может быть.

– Оля! – донесся вдруг знакомый голос Сергея. – Слава богу!

Его руки подхватили меня и вытащили на площадку. Сергей был весь мокрый, с него все еще текла вода, и я поняла, что он только что поднялся наверх по скалам тоже оттуда, из заполняющейся приливом бухты.

Вдвоем мы с трудом вытащили наверх неожиданно потяжелевшего Шаблина. Я поняла, что одной мне это оказалось бы не под силу. Рассказав Сергею, что произошло, я увидела, что он стал тревожно озираться по сторонам, всматриваясь в верхние уступы скал.

Я спросила, чем он обеспокоен. Он объяснил, что человека, который стрелял из автомата в них с Ефимом, он увидел за мгновение до выстрела, и это не был Краевский. Лица Сергей толком не рассмотрел, но ему показалось, что это японец. И уж вовсе он не был худым, заявил Сергей. Просто их было двое. И если один из них, Краевский, которого чайки столкнули в воду, внизу, то второй явно остался наверху. И чего ждать от него – неизвестно.

– Все равно! – сказала я, – мы должны идти вверх. Что нам еще остается?

Пока мы с Сергеем обсуждали положение, Фимка лежал на скале в двух шагах от нас и стонал.

– Ты можешь идти, Фима? – спросила я, повернув к нему голову.

– Не знаю, – ответил он еле слышно.

Почему-то я не поверила ему. Рука у него была прострелена, конечно, но не очень опасно, как я думаю. Руку я уже осмотрела ему и перетянула – высоко, у cамого плеча. Пуля пробила мягкие ткани предплечья, в верхней части бицепса. Ну или того, что у Фимки носит название бицепса, поскольку находится именно на этом месте. Впрочем, что это я над ним иронизирую? Атлетом он никогда не был, ну и что? В любом случае ему по-настоящему больно!

Однако поразмыслив несколько секунд, я пришла к другому мнению. Если мы сейчас начнем страдать от боли и охать от наших синяков и ушибов, мы никогда не выберемся из этой передряги. У меня тоже, в конце концов, болят пальцы, отдавленные ботинком Краевского, особенно на правой руке. И что? Сидеть и дуть на каждый пальчик, как в детстве? Детство-то давно кончилось, девочка! Ты давно играешь во взрослые игры, причем мужские.

Я уже хотела резко сказать Фимке: «Хватит ныть, размазня! Если хочешь выбраться отсюда – лезь наверх и не стони!» – но вдруг подумала – а чего я добьюсь своей резкостью? Того, что Фимка почувствует свою ущербность по сравнению со мной? Что я вновь окажусь сильной женщиной, а он – слабым мужчиной? Это увеличит его силы и поможет быстрее добраться до верха? Вряд ли! Лучше сделать по-другому…

Фимка сам артист и любит спектакли. Только играть нужно так, чтоб в той пьесе, которую ты играешь, не было заметно грима и бутафории. Ну, это – не самая сложная для меня часть программы.

Я подползла к нему и, с тревогой заглянув в глаза, спросила обеспокоенно:

– Как ты, Фима? Идти сможешь?

– Не знаю… – сказал он на этот раз очень тихо, почти прошептал.

Мы словно переигрывали с ним начало сцены, которое было забраковано режиссером.

– Держись, Фима, мы скоро выберемся отсюда! – сказала я, стараясь, чтобы в моем голосе прозвучала твердая уверенность.