В перерывах суеты

Глеб опешил. Ну что угодно, только не это он ожидал услышать. В его сознании образ прокурорши ассоциировался с «синим чулком», с повзрослевшим комсомольским активистом, с неудавшимся адвокатом. Сам он прокуроров не любил. Тех, с кем можно было договориться за деньги, презирал. Тех, кто не брал, не понимал, не видя резона жить в нищете ради принципов. Сам, конечно, осознавал парадоксальность своего подхода, но факт был именно таков — прокуроров он не любил, всех. Тут присутствовал и личный мотив: затащить в передачу прокурора было намного сложнее, чем представителя любой другой профессии.

— А почему именно прокурором?

— Их менты боятся. Их мой отец боялся. Они знают законы. А еще, их защищает мундир.

— Да, но зарабатывают-то они мало. Или ты будешь взятки брать?

— Нет, взятки брать не буду. Прокурор брать взятки не должен — он как-никак закон представляет. А что до зарплаты, так мне много не надо. Мне главное, чтобы меня не трогали. Да и посчитаться кое с кем хочется.

— Мстить будешь?

— Нет, не мстить. За меня Бог наказывает. А вот сделать так, чтоб некоторые подонки другим девчонкам жизнь не отравляли, — сделаю.

«Ничего себе должность: прокурор — защитник проституток», — подумал Глеб. Хотя, с другой стороны, это все-таки лучше, чем прокурор-проститутка или прокурор-пользователь проституток. В современной истории России как раз такое встречалось часто.

— И что тебе для этого надо?

— Как что? Прокурором стать.

— Нет, я имею в виду, что надо, чтобы прокурором стать? Как ты этого добиваться-то собираешься?

— А-а, вы об этом. Так это просто. Накоплю денег, поступлю в коммерческий, и все. А в прокуратуру меня возьмут. Хоть раз папашино прошлое поможет. Я же по анкете — дочь офицера КГБ.

— Ну а деньги ты как накопишь? Здесь, на улице?

Глеб про себя стал быстро считать: шестьсот рублей в день, двадцать рабочих дней. Хотя нет, у нее может быть и тридцать рабочих дней, КЗОТ тут не действовал. Это — восемнадцать тысяч в месяц. Минус расходы на жизнь — минимум три тысячи. Остается пятнадцать, то есть пятьсот долларов. Итого в год — шесть тысяч. Этого на три курса института хватит...

— Вы что, считаете? — спросила Катя, видимо заметив его отрешенность.

— А как ты догадалась? — удивился Глеб.

— Так у вас губы шевелились, — как-то равнодушно-спокойно ответила она.

«А девчонка-то — с головой», — отметил Глеб. Она начинала его интересовать. Он не ожидал увидеть в уличной проститутке ни смекалки, ни четких, пусть и наивных немного, планов по жизни, ни чистой речи. Он легко мог допустить ее веру в Бога, но веры в честных прокуроров, которые не должны брать взяток, поскольку служат закону, он, уж конечно, ждать не мог.

— Да, считал. Получается, что тебе года полтора придется работать тут.

— Я считала — два. Это если чего не подцеплю и если не убьют.

Последние слова Катя произнесла так, будто говорила о насморке или возможном дожде. Почему-то именно это спокойствие поразило Глеба. Ну не мог человек, не должен был, по его мнению, так спокойно говорить о смерти. Тем более, когда это было реально.

— А что, кого-то из твоих товарок убили?

— Кого?

— Товарок. Ну подруг, кто на улице работает.

— А-а. Да, двух девочек порезали. По пьянке. А можно я вас спрошу что-то?

— Спроси.

— Почему вы все время говорите «работать на улице» и ни разу не сказали слово «проститутка»? Презираете?

Глеб от удивления просто растерялся. Как она это заметила? Нет, дело не в презрении. Скорее боялся обидеть. Хотя это неправда. Он же в машину ее посадил именно для того, чтобы обидеть. Унизить деньгами. Заставить делать то, что ему хочется. А вот словом обидеть боялся. Глеб почувствовал, что в голове заваривается каша. Похоже, не он ее, а она его смутила разговором.

— Скажи, а ты уйдешь с улицы сразу, как накопишь на институт?

— Да, я перестану быть проституткой сразу, как только накоплю денег на институт, — с нескрываемым вызовом и с ударением на слове «проститутка» ответила Катя.

Глеб, который гордился своим умением вести переговоры, который привык к тому, что собеседник всегда подчинялся его воле, — говорил не только о том, о чем хотел говорить Глеб, но и то, что он хотел услышать, — понял, что этот разговор не его. Не он заставляет девушку подчиняться ему, а она своей открытостью и откровенностью загоняет его в тупик.

— Ладно. Поехали, — сказал Глеб и завел машину.

— А вы не хотите дать мне четыреста рублей? Я времени провела с вами больше, чем на трех клиентов бы потратила. Дайте четыреста.

— Нет, — зло отрезал Глеб. — Мы договаривались на двести, вот двести и получишь.

Глеб тронул машину, чертыхаясь на себя за всю эту затею. Он понимал, что настроение испорчено всерьез и надолго. Унижен — он. Она, уличная шлюха, сильнее и цельнее, чем он, Глеб, преуспевающий и богатый телепродюсер. Она знает, чего хочет, и знает, на что готова пойти ради своей цели! А он? Он знает, чего ему надо? И вдруг Глеб сообразил, что не все потеряно. У него еще есть возможность убедиться в собственном превосходстве.