В перерывах суеты

Наверное, сведущие люди были бы сильно удивлены, увидев именно этих четырех человек, выходящих из одной комнаты со счастливыми улыбками на лицах. Естественно было бы предположить, что одна из сторон не должна радостно улыбаться. Но в Кремле и невозможное — возможно!

Хорошо, что звонок Скобелева, раздавшийся через час, застал Кузина уже не за рулем. Иначе одной аварией в Москве в тот день стало бы больше. Скобелев был предельно лаконичен: «Игорь, в девятнадцать тебя ждет шеф. Просьба, успей купить галстук. Знаю, что не любишь, не носишь, надел один раз в жизни на собственную свадьбу, но теперь — ты госслужащий. Только что подписано распоряжение Главы Администрации о твоем назначении. До семи, то есть до встречи с Президентом, — информация разглашению не подлежит. Поздравляю!» И положил трубку. Обычно в таких случаях пишут, что в глазах героя потемнело, что он лишился дара речи, что мир для него рухнул. Может быть. Кузин просто понял, что он ничего в этой жизни не понимал никогда.

Ничего! Хотя уже почти четверть века делился своими, как ему казалось, умными мыслями с сотнями тысяч людей, большинство из которых ему верили. А он ничего не понимает! И не понимал. Бред! Этого не может быть. Просто не может! Кузин выругался про себя, а вслух произнес только одно слово: «Россия!» И покачал головой из стороны в сторону...

Завтрашние утренние газеты сообщили о назначении Кузина на должность Пресс-секретаря Президента, Дружникова — Главного редактора «Российской газеты», а Шацкой — Генерального директора РТР.

Глава Администрации улыбался:

— И что, все трое ответили абсолютно одинаково на все вопросы?

— Абсолютно! Без вариантов!

— Знаешь, Паша, конечно, теорию о том, что искусство политика не уничтожить противника, а сделать его союзником, я знал. Но чтобы так элементарно, так быстро и так эффективно...

Скобелев тоже улыбнулся:

— Брось, Сережа! Это все элементарно. Помнишь у Пушкина: «Я — психолог. О, вот наука!»

— Но это, кажется, говорит Мефистофель? — съехидничал Глава Администрации.

— Пушкин, Сережа, Пушкин. А чьими устами — это не важно!

И они рассмеялись.

Начиналась предвыборная кампания. Впереди еще было очень много работы. У всех...

Училище

Шел третий тур. Он, как всегда, опоздал. Уже десятый соискатель актерского счастья что-то там изображал. В принципе, он мог бы и не приходить вовсе. Коллеги давно привыкли, что он всегда писал «нет». Вернее, не так. «Нет» он писал тогда, когда подавляющее большинство писало «да». Не назло, не из принципа. Просто они писали «да», когда видели перед собой одаренного абитуриента, а он — когда полную бездарность и обязательно к тому же наглую. Как-то давно у него состоялся неприятный, но достаточно откровенный разговор с председателем комиссии. Бугров, будучи завкафедрой актерского мастерства, лет уже пятнадцать возглавлял этот «совет жрецов». Сам Маймин на первые два тура не ходил, поскольку там его присутствие было необязательным. А вот третий — решающий — по традиции должны были посещать все профессора Училища. Так вот, как-то Бугров после очередного несовпадения всеобщего «да» с его «нет» оставил Маймина и спросил: «Что за фронда? Почему надо так явно подчеркивать свое пренебрежение мнением коллег, свою особую позицию?» Маймин, уставший и злой, вопреки своему правилу никогда и никому ни в чем не отчитываться, сорвался и изложил свою теорию актерской профессии. Бугров слушал его, не перебивая, минут пятнадцать, а потом заключил: «Вы сумасшедший. И садист». Встал и покинул свой кабинет. Маймин посидел еще несколько минут и пошел дышать тополиным пухом раскаленной Москвы.