В перспективе

– А я уверена, что замечает. – Миссис Флеминг выяснила, что ногти могли иметь символическое значение и что Джун внезапно пришла в голову мысль о том, что Джулиан не замечает их красоту, а эта мысль потянула за собой череду других подобных упущений. Своим замечанием она хотела подбодрить собеседницу, но сразу же пришла в замешательство.

Джун спустилась с козел, чтобы подобрать картонку, отлетевшую в сторону по грязному паркету. И теперь вдруг съежилась на корточках, завертела картонку в руках, не глядя на миссис Флеминг.

– Иногда мне кажется, – заговорила она, пытаясь придать убедительность внезапной панике видимостью привычки, – только иногда, не всегда, конечно, что ему следовало бы замечать такие вещи – ну, то, что он считает… – картонка упала ей на колени. – В смысле, люди же всегда замечают в других что-нибудь плохое, правильно? Даже если ничего не говорят, замечают-то они всё. И если, когда люди женятся, они не замечают ничего хорошего – то есть даже в самом начале, – тогда они просто к этому привыкают и замечают уже только плохое. Вот это и беспокоит меня довольно давно, – нерешительно закончила она, только что обнаружив причину своей тревоги.

Крайне осторожно пробуя почву, миссис Флеминг отозвалась:

– Люди очень редко говорят обо всем, что чувствуют.

– Но как же тогда узнать, чувствуют ли они хоть что-нибудь?

– Джулиан хочет жениться на тебе. Это ты знаешь.

– Я не верю, что он в самом деле хочет! Не верю, что он вообще хочет меня! На моем месте мог быть кто угодно и на его месте тоже. Это же… ужас! – Слез в ее глазах было столько, что казалось удивительным, как они до сих пор не пролились.

Миссис Флеминг, которая не смела пошевелиться, чтобы по неосторожности не выбить Джун из колеи окончательно, сидела молча.

– Люди не… я думала, когда двое женятся, они безумно счастливы. Как будто открыли нечто… ну, знаете, чудесное, и я думала, что в этом вся суть: как самый конец книг, не просто что-нибудь очередное, что делаешь в жизни, вот только с Джулианом, по-моему, это не так.

– Ваш брак еще даже не начался: это худшее, что только…

Но Джун вдруг обернулась к ней, как существо, которое побуждают защищаться все его инстинкты; это изможденное и затравленное лицо разом пресекло все громкие фразы, какими пользуется зрелость, пристыдило миссис Флеминг и помешало ей продолжать в том же духе.

– Я нисколько не умна и не интересна. Я не красива и даже не особенно симпатична. Все это я вижу совершенно ясно. И не понимаю, зачем ему хотеть жениться на мне. – Она обнаружила, что ей трудно говорить: медленный и мучительный румянец расползался, казалось, по всему ее телу, и она впервые в жизни видела все больше и больше самой себя. – Но, если он правда хочет на мне жениться, должна же у него быть хотя бы одна конкретная причина? А если я не кажусь ему особенной ни в каком отношении, я навсегда такой и останусь, ведь так? И никто не найдет во мне ничего особенного, потому что его там не будет. Он… он как будто ничего не ждет… и мама говорит, что я скучная, так что я боюсь… боюсь, – повторила она, и слеза капнула на картонку с образцами краски. Слезы она с неожиданной самоуверенностью оставила без внимания.

Распознав откровенность, миссис Флеминг нашла прибежище в любопытстве.

– А ты объясняла Джулиану, почему хочешь выйти за него?

– Я? – Кажется, она действительно удивилась. – Я… я думала, что могла бы… ну, готовить и все такое. Заботиться о нем, ну, вы понимаете. Речь не о какой-то части, не о той части нашей жизни, которую мы ведем порознь. Речь о… жизни вместе, не его работе или этой квартире, а о том, как мы живем. Я не имею в виду постель, конечно, – поспешно добавила она, и миссис Флеминг поняла, что это правда – что эта сторона выглядела так, будто образуется сама собой, такая загадочная и далекая, настолько непредсказуемая, что для Джун она не имела смысла.