В пламени холодной войны. Судьба агента

Прогноз погоды говорил о сильной грозе в Чикаго, и с интуитивным предчувствием надвигающейся беды он оформил себе страхование на полет, указав сумму значительно выше, чем делал обычно: максимально возможную в легкодоступных страховых автоматах аэропорта. Причину своего страха Веннерстрем давно знал и считал, что ее не так уж трудно объяснить. Будучи пилотом, он уже имел дело с грозой и испытал удар молнии в разведывательный самолет, который вел однажды над Балтийским морем. Все радиооборудование тогда вышло из строя. От страшного грохота он потерял слух на несколько недель. И теперь все могло повториться…

Было уже темно, когда приблизились к грозовому фронту. Игра молний выглядела ночной фантасмагорией: молнии крест-накрест срубались друг с другом между облаками и землей. Грозовой фронт шел слева, именно с той стороны, где Стиг мог видеть всю впечатляющую картину бунта стихии.

Уже почти миновали эпицентр, когда неожиданно сильный треск – как пушечный выстрел – многократно превысил шум моторов. На какое-то время вспышка ослепила всех. Стиг успел лишь понять, что молния ударила в конец левого крыла, и когда зрение вернулось, увидел там луч прожектора: экипаж изучал размеры повреждения. Со своего места он не мог рассмотреть подробностей, но позже, на земле, выяснилось, что конец крыла был просто срезан. Вскоре по громкоговорителю самолета охваченным ужасом пассажирам передали успокаивающее сообщение: сожалели, но утверждали, что все в порядке. Между тем было далеко не так.

Как уже случалось однажды в летной жизни Веннерстрема, молния не задела ни мотор, ни баки с топливом, но ударила прямиком в кабину экипажа. Он услышал о повреждениях после, но профессионально догадался о них, когда еще шли на посадку в Чикаго: чувствовалось затрудненное маневрирование, так как связь с диспетчерской башней была прервана.

Ситуация могла бы сложиться и более скверно: пожар в двигателе или в баке с топливом, например. А сам Веннерстрем вообще мог оказаться в обычном пластиковом пакете для перевозки погибших в авиакатастрофах. Но судьба, видно, готовила ему совсем иное…

Как и большинство остальных участников съезда, Стиг жил в отеле «Конрад Хилтон». Всего было около полутора тысяч человек. Уже до открытия произошла интересная встреча: его накоротке представили самой примечательной фигуре – Вернеру фон Брауну. Этот ученый был немецким гением в области ракетостроения в период второй мировой войны, конструктором ракеты В-2, которая использовалась для обстрела Великобритании. Американцы осудили его по окончании войны – во время охоты на немецких представителей науки и инженеров. Ими же он был назначен позже на руководящую должность в исследовательской лаборатории ракетостроения при Редстоунском арсенале, так что вполне мог испытывать признательность за американское вторжение в Германию. К моменту съезда Браун уже стал мозгом американского фланга гонки вооружений между США и Советским Союзом в области ракетостроения.

Для Веннерстрема эта действительно интересная личность представляла, так сказать, многосторонний интерес. Более чем охотно он познакомился бы с Брауном поближе, но у того, по-видимому, не было ни времени, ни желания сходиться с заштатным шведским офицером. Однако оба они должны были сидеть за почетным столом на большом банкете, и оба должны были получать премии. Именно поэтому их и представили друг другу. Они были и впрямь неравнозначной парой. Один – лицо всемирно известное. Другой – для девяноста девяти процентов присутствующих совершенно неизвестное.

Позже, увидев премии, Стиг убедился, что и в них заключалось нечто символическое. Огромный серебряный кубок, самый большой из всех когда-либо им виденных, – для Вернера фон Брауна. И совсем скромная серебряная пластинка, вставленная в тиковую рамочку, – для него, точнее, для родных ВВС. Глядя на нее, Веннерстрем сделал вывод, что вклад шведских инженеров в мировое ракетостроение не представлялся здесь особенно значительным. И обладай он ярко выраженным национальным самолюбием – оно, безусловно, было бы ущемлено…

Но чувство «аутсайдера» в знатном обществе жило в душе недолго. Чистейший пустяк изменил ситуацию. Очевидно, Стигу самой природой было даровано умение любую ситуацию обращать в свою пользу.

Наконец я поднялся на трибуну, чтобы от имени шведских ВВС поблагодарить за премию. Весьма неблагодарная задача, если учесть, что следующим должен был говорить фон Браун. Что я мог дать придирчивой аудитории в сравнении с ним? Мои попытки начать с чего-нибудь забавного были тщетны: на ум ничего не приходило. Среди американских ораторов это стало обычным приемом: сказать что угодно, лишь бы вызвать общий смех и таким образом завладеть вниманием аудитории. Сейчас мне казалось, что мне не «родить» хорошего вступления, и я чувствовал себя неловко.