Читаем В плену полностью

В плену

Это успокаивает, она хватает сына и бежит с ним домой. С другим мальчишкой тоже ничего не случилось, но кое-где поцарапало, рожу опалило, синяки огромные. Испугались оба здорово.

Оказывается, сделали буквально так, как было написано в приказе, взрыватель был именно такой. Положили его, как сказано, на большой камень у дороги. И даже разбивали его в полном соответствии с приказом - булыжником. Результат, впрочем, оказался благоприятным. Ну что же, бывает.

Интересно, что эту черточку в психологии человека подметил Пушкин:

Все, все, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья...

Когда мадам позже рассказала о происшествии Бланкенбургу, он со своей обычной улыбкой, спокойно пожав плечами, резюмировал:

- Это ничего. Я и сам, мальчишкой, увлекался такими штуками.

Его выдержкой я всегда восхищался.

Летом 1942 года нас преследуют неудачи. Опять происходит что-то похожее на лето прошлого года. Четверть миллиона советских солдат в мае 1942 года наглухо завязаны немцами в харьковском мешке. Этой группой войск командовал Н. Хрущев, и об этом эпизоде войны он, разоблачая культ личности Сталина, будет публично и обстоятельно говорить на XX съезде. Дескать, он позвонил Сталину в ставку, что дело плохо, продолжать операцию безнадежно и надо бы отойти. Подошел к аппарату начальник генштаба Василевский и сказал ему, что Сталин спит, и беспокоить его он, Василевский, опасается, а потому пусть остается так, как было Сталиным приказано раньше. Вот как, оказывается, все просто на войне. Даже такой человек, как Н. Хрущев, не взял на себя ответственность за напрасную гибель сотен тысяч людей. Как же тогда поступали другие? Н. Хрущев хоть честно в этом сознался.

Взят Севастополь. И там захвачено множество пленных. Дальше пошло еще хуже. Немцы прорвали фронт и могучей волной помчались дальше. Замелькали названия взятых ими городов: Ростов, Воронеж, Ворошиловград, Луганск, Калач, Нальчик и прочие, и прочие. Страшно взглянуть на карту от огромности захваченных немцами поистине необъятных пространств. Тяжелым камнем ложатся на душу их звонкие победные возгласы о том, что они вышли на Волгу и водрузили на Эльбрусе германский флаг.

Опять повторяется разгромный 1941 год. Потом будут писать о якобы планомерном отступлении. Но ведь это абсурд. Какое может быть планомерное отступление, когда прорван фронт и моторизованные части противника несутся по дорогам. Когда его десанты занимают узловые пункты. Когда комкаются боевые порядки, рвется и ломается связь и управление. Хорошо, когда есть резервы, а если их здесь нет, а на переброску нужно время? Что в таком положении делать командующим, когда каждую минуту изменяется обстановка, подразделения разбиты и связь с ними разорвана? И что надо делать солдату, когда противник уже в тылу, приказа об отходе нет, может быть, и есть, но до него не дошел, нет транспорта, чтобы уехать, кругом полная сумятица и никто не знает, что делать?

Однако как всегда, даже в самой черной мгле бывают и маленькие просветы. Поговаривают, что развернулись массированные бомбардировки городов Германии.

Поздняя осень 1942 года. Все надоело. Ворчу на хозяйку, за что она делает мне выговор. Как видно, мы оба надоели друг другу. А однажды во время воскресной работы я не на шутку рассердил хозяина, ввернув что-то совсем неподходящее. Он вспылил и сказал:

- Знаете, Соколов, я всегда считал, что вы - коммунист только на 75%, но теперь я вижу, что вы - стопроцентный коммунист.

В общем, надоело все. Хочется каких-то перемен, хотя и знаю, что на лучшее сейчас рассчитывать нечего. Наконец наступает последний день. Зимний декабрьский день. Работаем у Краузе, в его мастерской. Кончаем винтовую лестницу для подъема на второй этаж. Прямо чудо столярного искусства. Ступени, перила, стойки. Все фигурное, строганное, чистое. Ремесло я освоил, сейчас любуюсь своей работой.

Наступил вечер. Запыхавшись, входит Бланкенбург. Подойдя к Краузе, что-то тихо ему говорит. Краузе молча начинает складывать инструменты. Затем хозяин обращается ко мне:

- Постройка окончена. Спасибо за работу, но больше работы у меня нет. Однако я вас отправлю не в лагерь, а договорился с комендатурой о передаче вас к хорошему крестьянину, у которого работа есть постоянно. Идемте.

Молча идем по дороге, где хозяин вручает мне маленькую - 1/4 литра 30-градусной водки и пару пачек папирос. На душе нерадостно и одновременно безразлично. В комендатуре быстро производят переоформление, и вот я с новым хозяином иду на железнодорожную станцию. Больше Бланкенбургов я не встречал.