В плену

Утром, сразу после ночлега в гараже, Семен с парнишкой ушли, и нас осталось четверо - трое прежних и Петр Ефимович. Весь третий день валяемся у большой скирды соломы, сильно ее вороша. Кто прорыл себе нору в скирде, кто набросал соломы поодаль и там блаженствует. Место укромное, уютное и невидное с дороги. Стоит тихая солнечная погода. Лежишь на спине, смотришь на плывущие облака, а в уши лезут такие непривычные звуки: шелест травы, гудение шмеля, трель жаворонка. Хватает и других звуков - грохочет дальняя канонада, высоко в небе то нарастает, то уменьшается гул сонмов тяжелых летающих крепостей - "Дугласов". Но сознание как-то отделяет эти человеческие шумы от природных и, хотя первые громче, их не слушаешь. Временами свой безмятежный отдых мы прерываем и варим то нашу овсянку с колючей кострой, то пшеницу Петра Ефимовича.

К концу дня выясняется, что все запасы съедены начисто, и нужно промышлять снова. Да и настроение у всех такое, что хочется бродить и куда-то идти. Сознание не подсказывает, что лучше бы переждать и спрятаться. Сейчас мы как дети, которые убежали из школы и этому рады. Бредем по мягкой проселочной дороге, каких немало у нас в России. Справа от дороги густой кустарник, слева хорошо ухоженные поля и высокое густое клеверище. Как будто расстелен толстый плотный ковер. Гудят шмели, и опьяняет аромат цветущего клевера и всяких других трав. Под вечер их аромат гораздо сильнее. Я представлял себе, что вся Германия - это шахты, дымные заводы, огромные города, полигоны, лагеря, но никогда не думал, что там могут быть вот такие тихие сельские уголки. И вообще - может ли там быть природа, не исковерканная человеком. Какое истинное счастье - свободно и безмятежно ходить по такой земле.

И вдруг мечты разлетаются, как брызги от брошенного в воду камня. С шумом, раздвигая кусты, на дорогу выходят двое полевых жандармов с автоматами наизготовку. Третий, тоже направив на нас автомат, остается стоять сбоку, закрытый кустом. Мы, сбившись в кучу, останавливаемся дорога полностью перекрыта. Двое с холодным, жестким выражением лиц, расставив ноги, держат перед собой автоматы. Из-под низко надвинутых на лоб касок колюче поблескивают глаза. Указательные пальцы у всех на спусковых крючках. По спине пробегает холодок - вот оно, то самое, о чем говорили конвоиры.

- Wer sind ihr? Woher? Wohin gehet ihr? (Кто вы? Куда вы идете?) Слова отдаются в голове, как щелчки металлом по дереву.

В ответ - молчание. Пауза, как мне кажется, длится долго, но не быть же ей вечной. Сейчас ударят выстрелы.

И вдруг Иван Федорович, сначала тихо и запинаясь, а потом все ровнее и громче начинает рассказывать. Он на хорошем немецком языке говорит, что мы живем и работаем вон в той деревне, которая видна поодаль. Что держит нас богатая хозяйка по имени Марта. Видно, в карман за словом Иван Федорович лазить не привык. Что посылала она нас хорошенько уложить скирду соломы, которую разворошили, должно быть, русские, и т. д. и т. п. Жандармы все с тем же каменным выражением лиц слушают. Но все же слушают, а не стреляют. Должно быть, им нравится спокойный и обстоятельный рассказ, имеющий некоторые черты правдоподобия, может быть, их подкупает то, что им отвечают без боязни и страха, да еще на их родном языке. Я не раз убеждался, что в нерешительных случаях это немаловажно. Жандарм, стоящий сбоку и теперь вышедший из-за куста, спрашивает, откуда Иван Федорович знает немецкий язык. На это без запинки снова следует пространная и спокойная импровизация. Здесь я еще раз увидел, и, признаться, позавидовал выдержке этого во многом необыкновенного человека.

- Konnen gehet ihr! (Можете идти), - не дослушав, бросает спрашивающий и исчезает в кустах. Двое на дороге, тоже резко повернувшись, уходят за ним.

Идем дальше. Передать сейчас свои ощущения непросто. Во-первых, я, да, пожалуй, и все мы мокры от пота, ноги как деревянные и внутри все холодит от озноба. Говорить не хочется, голова совсем пуста, но отчаянно хочется оглянуться, хотя твердо знаешь, что этого делать нельзя. И долго еще чувствуешь спиной дуло автомата, который вот-вот зачастит хлопками. На самом повороте дороги в деревню, на обочине, лежат двое русских. Один совсем молодой, с прошитой очередью грудью, лежит навзничь, раскинув руки. Другой, уткнувшийся лицом в землю, как будто постарше. Гимнастерка его сзади вырвана клочьями. Эта иллюстрация к словам конвоира для нас более чем наглядна.