В плену

Когда я вышла из ванной, сразу же направилась к другой двери, не отступив от своей идеи. Ещё раз проверила замок на всякий случай, вдруг первый раз недостаточно надавила на ручку, и сильно постучала в дверь.

– Эй! Есть там кто?! – крикнула я через минуту, когда не услышала никаких поползновений в коридоре.

Но и после этого стояла гробовая тишина, не считая моего крика и стука в дверь, отдающихся эхом в ней, будто я одна была в этом доме или эти стены не пропускают ни единого звука.

– Выпустите меня!

От того, что меня игнорируют, меня уже даже подбешивать начинало, а злость перекрывала все те эмоции, что были во мне до этого. Будто просто похитить меня и запереть в комнате – это выход из той ситуации, в которой мы оказались по его милости. Да, уже по его, моё невинное любопытство или убийство человека, думаю, тут понятно, кто всё-таки больше причастен к появлению наших проблем. Меня никто не спрашивал, да и не спросит, но я не согласна на – похоронить свою жизнь в этой камере.

Я продолжала настойчиво стучать, возможно, когда-нибудь им надоест, и кто-то придёт, а может, у меня рука устанет быстрее, но точно не потому, что я забью на это, мне упорства не занимать и можно ему даже позавидовать. Но, как оказалось, они всё же быстрее сдались, минут через 5 моих выступлений, грохота по двери и криков, требующих свободы, я всё же услышала шаги, а затем и шевеление ключа в замочной скважине.

Я отошла от двери, чтоб она не прилетела мне по лбу, они могли не на шутку взбеситься и слишком резко её толкнуть, что я бы и отпрыгнуть не успела. Как раз вовремя сделала шаг, прямо перед тем, как она распахнулась и передо мной появился незнакомый мне мужчина.

На вид ему было примерно как Джону, не больше 30, тоже щетина, но выбритая другой формой, округляя подбородок и сбривая бакенбарды, вполне себе симпатяга. Интересно, преступники все такие красавчики? Джон, теперь ещё этот… Вид у него был гораздо менее грозный, чем у Уинстера, но его выражение лица и даже стойка сразу выдавали в нём бандита.

– Чё орёшь?! – недовольно и громко пробурчал он.

– А то не очевидно?! – тоже громко и с вызовом спросила его я, с гонором добавив, – Хочу, чтобы выпустили меня отсюда сейчас же!

– Размечталась… Сиди тихо, пока я рот тебе не закрыл.

Красавчик, но полный урод. У меня разве что пар из ушей не шёл, так была зла на них всех, распоряжаются моей жизнью, делают со мной, что хотят.

– Я вам не вещь, которую можно забросить в дальнюю комнату и забыть, как ненужную, да ещё рот мне затыкать.

Он закатил глаза, я его раздражала всем своим существованием, не только криками. Ну, да, ори я так в обычной ситуации, я бы казалась полной истеричкой. Но сейчас всё не просто так, я всего лишь отстаиваю свои права и свою жизнь.

– Джон приедет позже, с ним и говори – сказал он с безразличием в голосе, ему было плевать на мои слова и вообще на то, что меня тут держат не по моей воле.

Он лишь смерил меня высокомерным взглядом, и не успела я ничего ответить, как он захлопнул передо мной дверь, снова заперев на ключ, только и крикнула:

– Стой! – но уже было поздно, он удалялся от комнаты, разумеется, слышал меня, но наплевал и ушёл, не обращая внимания.

С ними, похоже, было невозможно говорить, и со мной в таком состоянии тоже, я действительно сейчас была похожа просто на какую-то чересчур характерную стерву, которую закрыли в комнате, чтобы отдохнуть от визгов.

Оставалось только ждать, когда придёт Уинстер. Непонятно только, когда произойдёт это «позже», про которое говорил тот придурок.

Я нарезала круги по комнате, нервно теребя выпавший короткий непослушный локон волос, у меня не было ни телефона, ни в принципе моей сумочки. Он забрал её. Она бы мне и не помогла, в ней почти ничего не было, но телефон… Как я сейчас хочу свой телефон. Да-да, очевидно, понятно, что было бы нелогично оставлять его при мне, то же самое, что и просто отпустить, но помечтать-то можно?

Когда устала ходить, легла обратно на кровать, втыкая в белый глянцевый натяжной потолок, который в бешенстве хотелось разорвать в клочья, и вообще натворить что-нибудь, чтобы показать мой характер и крайнее недовольство.