В плену Левиафана

Лео тоже не откажешь в благородстве, хотя он и лукавил, когда речь зашла о руинах форпоста. Сделал вид, что история альпийских стрелков ему незнакома, и назвал ее занимательной. Занимательной и забавной, кажется так, а ведь ничего забавного в массовой гибели людей нет. И… он появился в К. именно в тот день, когда синьор Тавиани приказал долго жить. Уже познакомившись с солнцеподобным красавчиком, ослепленный, очарованный и раздавленный Алекс упомянул и кладбищенского сторожа. И, услыхав, что старик умер, Лео расстроился. То есть это теперь Алексу кажется, что он расстроился. Теперь, когда у Алекса есть хоть какое-то объяснение произошедшему. Очевидно, Лео хотел поговорить со стариком, как с непосредственным участником тех событий и человеком, который знал берсальера лично. Жаль, что их встреча не состоялась.

Или состоялась?

«Да нет же!» — уверяет себя Алекс. Когда он вошел в дом синьора Тавиани, следов чьего-то присутствия обнаружено не было. К тому же у Лео слишком заметный автомобиль, и Алекс увидел его лишь в окне: проезжающим мимо, а вовсе не припаркованным у дома сторожа. И потом, откуда Лео знать, где живет синьор Тавиани? Даже если он искал старика целенаправленно, то обязательно спросил бы о нем либо на заправке, либо в баре у Джан-Франко, либо в одном из магазинчиков, понатыканных на центральной улице К. Любой прохожий, кроме разве что пятилетних близнецов Аннеты и Эрика, смог бы объяснить Лео, как лучше добраться к дому при кладбище. И через полчаса весь городишко стоял бы на ушах от потрясающей новости: к старому отшельнику припожаловал хлыщ на «ламборджини», какого черта?.. Но городишко на уши не встал, никто не судачил о «ламборджини» в контексте могильных плит и бумажных цветов. Значит, и встреча двух отшельников — настоящего и будущего — так и не произошла.

Как и еще одна встреча: Лео и дневника синьора Тавиани, найденного в радиоприемнике «Saba». Если бы Алекс знал, что метеорологом движет отнюдь не праздный интерес к трагедии форпоста, он отдал бы дневник Лео, а вовсе не Кьяре. И вспоминать не хочется, сколько усилий пришлось затратить Алексу, чтобы всучить сестре клеенчатую тетрадь. В конечном итоге Кьяра ее взяла, но расшифровка так и не удалась. Почему — отдельный вопрос. Возможно, записи в дневнике и впрямь не подлежат восстановлению, но возможно и другое: Кьяра просто не захотела тратить время на дневник и беспокоить по пустякам своих друзей-экспертов.

Интересно, куда подевались писульки синьора Тавиани? Выброшены за ненадобностью, заперты в нижнем ящике письменного стола сестры? — там, где она складирует свое и чужое прошлое. Ту его часть, которую считает не слишком важной. Или слишком постыдной. Алекс видел этот ящик, ничем не отличающийся от двух других. Как-то раз, оставшись ненадолго один в комнате сестры, он даже подергал его за ручку. Ящик не поддался, и слава богу: чужие тайны Алексу не нужны. К тому же Кьяра вернулась в комнату раньше, чем он ожидал, и застала брата, склонившегося над столом.

— Решил пошпионить за мной, братец? — весело сказала она.

— И не думал, — смутился Алекс.

— Ладно-ладно, не красней так. Я ведь знаю, что ты хороший.

Так было всегда: Алекс — хороший, а Кьяра — непредсказуемая. Удел Алекса — мчаться по гладкому и совершенно безупречному желобу правильно понятых жизненных ценностей. Внешняя сторона желоба украшена табличками: «любящий сын», «нежный брат», «добрый самаритянин». Самое большое прегрешение Алекса — кража запонок у мертвого синьора Тавиани. Совершеннейшая мелочь по сравнению с тем злом, которое творят ежедневно миллионы людей. Но проклятые запонки впились в обтянутую аэродинамическим костюмом задницу бобслеиста-Алекса и доставляют ему некоторые неудобства. Не говоря уже о том, что скользить по высоконравственному желобу с такой занозой не слишком приятно, возникает излишнее трение и прочие побочные эффекты. Да и порча шикарного аэродинамического костюма неизбежна.

Почему он вдруг вспомнил о запонках?

Они — самодельные и склепаны из старых тунисских монет, а Тунис находится в Африке. Гипотетически синьор Тавиани во время своих странствий мог оказаться и в Тунисе. Но это лишь догадки Алекса, арабская вязь на монетах справок не дает. Зато доподлинно известно, что в Африке служил Нанни Марин. Что, если…

Это не запонки синьора Тавиани, а запонки берсальера? И бывший начальник полиции просто прикарманил их во время осмотра места преступления? Если на это оказался способен Алекс, то почему не предположить, что и синьор Тавиани не устоял?

Стоя у мягкой, обманчиво податливой стены, Алекс сожалеет.

Сожалеет, что Лео не доверился ему, а предпочел искать истину в одиночку. Он сожалеет о дружбе, которая так и не проклюнулась, и о том, что вещи, чья истинная ценность стала вырисовываться только сейчас, оказались не у Лео, а у совершенно посторонних людей. Самого Алекса и его сестры. Впрочем, какие же они посторонние?