В плену Левиафана

И все же трещина там есть. В форме буквы «V», Алекс просто уверен в этом. Она так и стоит у него перед глазами, заросшая маленькими фиолетово-розовыми цветками сольданеллы. Но время цветения сольданеллы придет еще нескоро, наверное, Алекс видел где-то похожий разлом — в одном из ущелий или во сне. А здесь он никогда не был, следовательно, не может знать о мелких деталях ландшафта. Внезапно возникшее желание приблизиться к сольданелловой «V» беспокоит Алекса: оно так велико, что молодой человек, рискуя свалиться вниз, высовывается из окна едва ли не по пояс. Хлопья с молоком никуда не делись, просто опустились еще ниже, а вот и искомая трещина! Своим острием она касается тумана, то выплывая из него, то снова погружаясь; в фиолетово-розовых тонах она смотрелась веселее, но и сейчас выглядит неплохо. Во всяком случае, вызывает в Алексе самые теплые чувства.

Сердце его начинает учащенно биться, он ничуть не удивлен тому, что нашел этот маленький автограф на скале, ты не поверишь, милая, но даже здесь все напоминает о тебе.

Кто произнес это?

Он сам.

Но кому адресуется фраза, Алекс не понимает. Явно не Ольге и не девушкам, с которыми он был близок. Слишком скоротечными были связи, на трех миллиметрах русых, ярко-рыжих или каштановых воспоминаний умещаются лишь имена, все остальные подробности приходится отсекать. Но то, что испытывает Алекс сейчас, отсечь невозможно. Его захлестывают нежность и грусть, и это тоже относится к воспоминаниям. Не коротким, лишь время от времени вспыхивающим в душе бледными огоньками, а тем, что горят всегда, спокойным и ровным пламенем.

Глаза Алекса слезятся, всему виной табачный дым. Так, во всяком случае, думает он, ведь для того чтобы расплакаться, взрослому парню нужна причина. Более веская, чем тупая боль в сердце, вызванная нежностью, грустью и мечтой о несбыточном. Ах, да!

Плечо.

Оно все еще ноет, неплохо бы осмотреть его. Хотя вряд ли осмотр поможет делу — разве что Алекс полюбуется на синяк, оставшийся после его бдений на лестнице в шахте. Для того чтобы добраться до больного места, нужно снять винтовку и расстегнуть полушубок, а затем — пижонскую куртку Лео и рубашку. Но сначала — винтовка, давно пора избавиться от этого бесполезного куска железа.

Алекс ухватился рукой за брезентовый ремень, сбросил винтовку, до сих пор болтавшуюся за плечами, и застыл в изумлении. От ржавчины и следа не осталось, металл лоснится, на прикладе нет ни единой зазубрины, мушка и спусковой крючок сверкают!

Алекс отбросил оружие, как отбрасывают ядовитую змею: винтовка шлепнулась на топчан. Но это был совсем не тот топчан, который он увидел, войдя в сторожку. Да и в самой сторожке все изменилось, она приобрела обжитой вид. Стол и стул выглядели намного крепче, на полке стояла нехитрая утварь: пара алюминиевых кружек, котелок и банки с консервами. У стола стояло ведро, накрытое деревянной плашкой, а топчан был покрыт большим куском овчины. Мелкие детали ускользали от растерянного взгляда Алекса, но все здесь говорило о том, что временное жилище устроено по уму. Если бы еще в печке гудел огонь…

Огня не было.

Но справа от буржуйки стояла небольшая (примерно на два литра) канистра, а стену подпирала поленница дров. И сама маленькая печь явно приободрилась и обзавелась двухколенной трубой, верхняя часть которой выходила в окно.

Алекс может прямо сейчас подойти к печке, бросить в нее несколько поленьев и развести огонь, тем более что тут же, на поленнице, лежат спички и целый пучок тонко наструганных лучин для растопки. Через пару минут запылает пламя, и он наконец-то согреется. Все так, он заслуживает отдыха, заслуживает тепла! Вот только Алексу не хотелось прикасаться ко всем этим спасительным вещам. Прикоснуться к ним означало бы принять новую реальность. Стать ее частью, согласиться с абсурдом происходящего. Или хотя бы с тем, что у него не все в порядке с головой. Ведь не может выстуженное, давно покинутое жилище за несколько минут так измениться! Когда он вошел сюда…

Когда он вошел сюда?

Когда он мог войти, через порог какого времени переступить, чтобы увидеть все это? Среди вещей нет ничего, что напоминало бы о сегодняшнем дне. Такими кру´жками давно не пользуются, такие котелки давно стали раритетом, таких консервов нет ни в одном супермаркете, такие печки вышли из употребления еще до того, как Алекс появился на свет, да и кто теперь растапливает их лучинами?.. На столе лежит большая, слегка потрепанная тетрадь, раскрытая посередине. Она хорошо видна Алексу, но он боится заглянуть в нее. Керосиновая лампа «летучая мышь», подвешенная к потолку, могла бы принести облегчение (похожая лампа хранилась и у них дома, составляя компанию патефонным пластинкам), но облегчение почему-то не наступает. Несколько пар глаз следят за ним, и все это — прекрасные женские глаза. Бумажные глаза: небольшая, правильной формы доска возле стола заклеена вырезанными из каких-то журналов портретами. Большинство лиц незнакомы Алексу, кроме, пожалуй, одного:

Алида Валли.