В плену подозрений

— ...К тому времени как я, помыв посуду и убрав ее в шкаф, вернулась в гостиную, он... он уже... он уже уснул... уснул прямо на кушетке. Я... я укрыла... укрыла его... укрыла одеялом... укрыла...

Невнятное бормотание постепенно переходило в глухой, почти гортанный прерывистый шепот, дыхание становилось все более глубоким и долгим. Плавные, почти непрерывные движения моих рук от талии к плечам тоже невольно усилились, заставляя ее тело вместе с головой, опущенной лицом на белый пластиковый подголовник шезлонга, ритмично двигаться вверх-вниз, вверх-вниз...

При каждом прикосновении, при каждом долгом нажатии моих пальцев она начала слегка извиваться, а кожа ее спины, клянусь всем, чем хотите, буквально расцветала на глазах, становилась будто живой, гипнотически притягивала взгляд и завораживала. Я, сам того не желая, разделился на двух Геванов Динов, между которыми не было и не могло быть ничего общего: один из них как бы наблюдал происходящее со стороны, мучимый угрызениями совести за то, что делает сейчас, и еще большими чувствами острого стыда за то, что неизбежно должно произойти в самом ближайшем будущем, — совсем как ребенок, который занимается каким-то грешным, постыдным делом, искренне желает немедленно его прекратить и больше никогда не повторять, но, несмотря на все свои усилия и раскаяние, не может; другой Геван гладил влажную, маслянистую кожу трепещущей, похотливо постанывающей женщины и в душе, сам того не сознавая, радовался, что вводит ее, хотя вполне добровольно, в состояние дикого, звериного желания и, казалось бы, -полнейшей беззащитности. Затем, в то время, в течение которого она очень скоро потеряла всякую способность хоть что-нибудь говорить и которое не подлежало никакому измерению, ко мне пришло внутреннее осознание пустого дома, тихого солнечного дня, до моего слуха донеслись звуки щебета птиц, порхающих в отдалении среди веток деревьев, руки, с силой растирающей молодую упругую спину, столь знакомые короткие всхрапывания ожидания экстаза, уже начавшие сопровождать ее заметно участившееся дыхание...

Ники вдруг, извиваясь совсем как угорь, неожиданно выскользнула из моих рук, с громкими невнятными звуками, если не сказать воплями, возможно означавшими мое имя, которое ей в тот момент было трудно произнести, резко перевернулась на спину. В лучах яркого солнца ее зрачки казались неимоверно большими, а сами глаза чудовищно голубыми. Полураскрытые влажные губы, вспухшая от возбуждения, нацеленная прямо на меня грудь... Она чуть приподнялась, схватила меня за плечи и на удивление сильным движением притянула к себе. Закрыв глаза, постанывая, тяжело, прерывисто дыша, горя непреодолимым желанием довести до логического конца все требуемые детали моего очевидного поражения и последующей полной капитуляции. Как она, очевидно, рассчитывала всегда и во всем.

Так я и взял жену, нет, вдову моего родного брата — яростно, всю намазанную жидким кремом для загара, обнаженную, дергающуюся и страстно всхлипывающую на превращенном в лежанку шезлонге, стоящем совсем рядом с низенькой широкой стенкой террасы в лучах яркого апрельского солнца, на фоне по-своему величественного дома когда-то живого, а теперь уже мертвого человека. Взял как самое обычное животное, без церемоний, без достоинства, нежности, ласки или даже намека на любовь. Почти совсем как если бы загнал в угол оголтелого преступника и неуклюже, жестоко, страшась и ненавидя, как можно скорее убил его. Насмерть. Окончательно. Раз и навсегда.

Потом, когда она наконец-то пошевелилась и издала слабый звук плохо скрываемого нетерпеливого раздражения, я, вздохнув, снял с нее тяжесть моего тела. Так сказать, освободил ее, дал ей свободу. Ники встала, непроизвольно сощурив глаза от яркого солнечного света, наклонилась, подняла с пола террасы оба кусочка своего махрового бикини, но надевать их не стала — просто держала в опущенной руке, чуть споткнулась, выпрямилась и усталой, чуть ли не обессиленной походкой направилась к большой стеклянной двери, ведущей в спальню. Широко распахнула дверь, вошла, не останавливаясь, не произнося ни звука и не оглядываясь назад. Последнее, что мне бросилось в глаза, — это ее затухающая улыбка хитрой, мудрой кошки и какая-то почти парадоксальная белизна медленно, но ритмично движущихся ягодиц.

Я сел на край шезлонга, спустил ноги, наклонился, пошарил в беспорядочно разбросанной куче одежды, нашел сигареты и зажигалку, закурил и, сложив руки на коленях, тупо, бездумно уставился на плитки каменного пола. Опустошенное, усталое и униженное животное во плоти прекрасно загорелого пляжного плейбоя, которое против его воли довели до самой высшей точки деградации. Вскоре до моего слуха донеслись отдаленные звуки падающей воды — очевидно, Ники принимала душ.