В плену прошлого (СИ)

— Детей? — шиплю сквозь зубы. Трясти начинает от этой жестокой ремарки. Срываюсь и резко бью по кофейной чашке, отправляя ее в последний путь прямо в грудь Смолина. — Ты не сволочь, — расхожусь, тыкая в него указательным пальцем, — ты последняя мразь!

— Еще раз позволишь себе что-то подобное, — произносит медленно, смахивая с себя чашку, которая на удивление остается целой даже после приземления на пол, — я сам тебе шею сверну.

— А давай сейчас? — склоняюсь прямо к его лицу, уперевшись в подлокотник обеими руками. — М?

— Не выводи меня, — предупреждает, метая взглядом молнии.

Завораживающее зрелище, если честно. Будто шторм над еще секунду назад безмятежной гладью чистейшего горного озера.

Улыбаюсь, испытывая удовольствие от того, с какой легкостью удалось вывести его из себя.

— Хватит, — прерывает перепалку Валя. Отвлекаюсь на него, теряя преимущество. Когда вновь смотрю в глаза Смолина, вижу лишь равнодушие. Распрямляюсь, и Валя диктует правила на правах самого беспристрастного: — Присядь, пожалуйста. С этого ракурса мы еще не копали.

— Ваши раскопки — игра в песочнице, — пренебрежительно бросает Костя, а меня накрывает воспоминаниями из детства.

— Эй, в чем дело? — тихонько протягивает Костик, присаживаясь рядом со мной на корточки.

— Меньше лопаткой надо размахивать, — ворчит брат как сварливый старый дед.

Ему четырнадцать и мама опять заставила его присматривать за мной во дворе. Чувствую на своем лице его руку, он пытается неумело стереть с моего мокрого от слез личика прилипшие песчинки.

— Да твою мать… — ругается, присовокупляя еще несколько крепких словечек, думая, наверное, что выглядит от этого круче. В моих полных обожания глазах — несомненно. Всегда.

— Подожди ты, — бубнит Костя, а через пару мгновений моего лица касается ткань. — Не реви, Вик, ну не реви ты… — старательно смахивает песок своей футболкой.

— Что случилось?! — кричит мама в окно, услышав мои горькие рыдания. — Андрей! Я же попросила! Неужели так сложно посмотреть за сестрой?!

— Я смотрел!

— Теть Тонь, нормально! — кричит Костя зычно, а следом шепчет мне: — Скажи, что все хорошо. А то вас обоих загонят домой и никакого тебе замка.

— Все хорошо! — повторяю, глотая слезы, но тщательно проговаривая букву «р», которую наконец-то научилась говорить. — Замок? — переспрашиваю у Кости восторженно и тихо.

— Если спокойно посидишь на лавке, пока мы подтягиваемся, — ловко договаривается Костя.

Часто моргаю, открывая глазки. Вижу его лукавую улыбку. Тяну руки к лицу в намерении потереть глаза как следует, но он успевает перехватить их и смахнуть песчинки.

В груди больно. Сердце сморщивается в уродливой бесформенный комок. Я точно снова там, под родными окнами, в простеньком сарафане, который сшила мне мама. С песком в глазах и под ногтями.

Больше никого нет. Ни заботливых родителей, разрывающихся между работой, домашними хлопотами и детьми, ни вредного Андрюшки, не раз доказывающего свою непомерную братскую любовь, ни добродушного Костика со смеющимся взглядом, сдувающего с меня пылинки. Никого не осталось.

Возвращаюсь в настоящее и понимаю, что мужчины уже какое-то время молча смотрят на меня. И что на моих щеках по влажной дорожке от слез.

— Итак, — копирую Валю, проведя ладонями по лицу. — Ты считаешь, я плакала над закрытым гробом с чужим человеком. Ты проверял?

— Нет, — глухо отзывается Костя. — Не было тех возможностей, что есть сейчас, чтобы сделать все по-тихому, а трубить во всеуслышание и добиваться экспертизы было опасно.

— Почему?

— Мне хочется думать, что он не подставил бы меня. Но я не исключаю вероятности. Я считал его другом, платить той же монетой — не в моем характере.