В плену у травмы. Как подружиться со своим тяжелым прошлым и обрести счастливую жизнь

Реальность, как гравитация, – «бессердечная ты сука»^[12] – возвращает меня обратно из моих влажных, оторванных от жизни фантазий. Все было именно так, как было. Все могло быть только так. Никаких «ах если бы» не существует. Это моя жизнь, и в ней есть только такие исходные данные. И я решаю, что с ними делать – убегать в мир грез или же решиться играть с тем, что у меня есть, выигрывая партию за партией и наконец получая на руки действительно хороший расклад.

Разум или тело?

Вернемся к нейрофизиологии. Очевидный вопрос: разум управляет телом или тело управляет разумом? Ответ – и то, и другое. Однако поливагальная теория предполагает, что гораздо легче иметь тихий и спокойный ум, когда тело говорит: «Ты в безопасности», о чем пишет Р. Шварц в книге Energy psychology, polyvagal theory, and the treatment of trauma (22, 274).

Существуют два пути изменения системы обнаружения угрозы: сверху вниз, меняя сообщения от медиальной префронтальной коры, либо снизу вверх, через рептильный мозг, с помощью дыхания, движений и прикосновений (2, 73).

Когнитивно-поведенческая терапия (КПТ) фокусируется на первом пути. Но есть проблема: когда молниеносность реакций нервной системы на стресс становится хронической, мы застреваем в том, что не подвластно нашему сознанию, – и это зависит не от наших когниций. Согласно теории Стивена Порджеса, все происходит ровно наоборот: когниции не создают восприятие опасности, а наше телесное восприятие опасности создает когниции (15, 271).

Несмотря на всю мою любовь к КПТ, она не способна охватить своими методами все последствия травмы. Существующие в настоящее время научно обоснованные методы лечения неэффективны для 25–50 % пациентов, участвующих в клинических исследованиях, что замечают С. Б. Тал и М. Дж. Дж. Ломнен в Current Perspective on MDMA – Assisted Psychotherapy for Posttraumatic Stress Disorder (23). Излишне оптимистичные утверждения об эффективности когнитивно-поведенческой терапии не подходят для тех пациентов, которые сильно нуждаются в помощи, на что обратили внимание Корриган и Хулл в исследовании Recognition of the neurobiological insults imposed by complex trauma and the implications for psychotherapeutic interventions (24, 79–86). Но проблема в том, что такая психотерапия лучше всего поддается оценке с помощью рандомизированных контролируемых исследований (3, 195).

Работа с травмой – это более широкий процесс, нежели работа исключительно с нашим мышлением. Физиологические и соматические аспекты переживания являются неотъемлемой частью нашего благополучия, а неразрывная связь тела и мозга потенциально меняет правила игры (3, 29).

В КПТ особое внимание уделяется когнитивным процессам, в первую очередь задействующим левое полушарие головного мозга. Но, изучая развитие мозга у детей и подростков, Мартин Тайчер заметил корреляцию между прошлым жестоким обращением и/или пренебрежением и недостаточным развитием мозолистого тела по сравнению с обычными людьми (17, 51). И поскольку активность этой части мозга, отвечающей за коммуникацию полушарий, у переживших травму может быть сильно снижена, важнейшим шагом до – до работы с когнитивными процессами – может быть восстановление связи между правым и левым полушарием.

Внешне вы видите клиента, который говорит с вами на вашем языке. И вам может показаться, что он совершает значительный прорыв в понимании своих чувств на рациональном уровне, но это может не иметь никакого значения для его посттравматических симптомов, если его средний мозг не модулирует ответную активность (3, 61). Другими словами, в это время он внутренне просто вновь переживает сильнейший регресс.

Приведу простой пример: классическое упражнение «Представьте себе безопасное место» для человека, пережившего комплексного травму, может быть либо бесполезным, либо дестабилизирующим, ведь вы просите представить себе безопасность у того, кто совершенно не знаком с этим чувством, и вместо безопасного места он представляет себе свои стратегии выживания.

Это хорошо мне знакомо: в какой-то момент своей жизни я осознала, что мне практически незнакомо понятие «расслабление». То, что я принимала за расслабленность, оказалось напряжением – просто менее высоким, чем мое привычное состояние. Страх являлся настолько привычной частью моей жизни, что просто не поддавался идентификации. Ведь я не знала, что это значит – жить без страха.

Моя безопасность выглядела для меня как полное сосредоточение внимания.