В подполье можно встретить только крыс…

— Я тебя люблю. Все время думаю о тебе и не могу работать. А период у меня ответственный — дипломная работа. Поэтому я пришел сказать тебе: я знаю, что взаимной любви у нас не может быть, и я взаимности не жду. Я надеюсь, что, высказав это, я смогу начать работать. Отвечать ничего не надо. Я ухожу. — И ушел. И главное, начал работать. Да еще как! Так, что закончил раньше срока почти на месяц. И это было очень кстати. Я получил назначение туда, где велись бои, — на реке Халхин-Гол. Надо было выезжать. Я сдал дипломную работу научному руководителю комбригу Кирпичникову, и он ее докладывал государственной комиссии в мое отсутствие. Работа была оценена «отлично». Мне был прислан диплом с отличием.

Времени было дано на сборы очень мало. Но я все же забежал к Зинаиде буквально на несколько минут, Я ей снова сказал, что очень ее люблю, но взаимность нам, очевидно, не суждена. На этом мы и расстались. И пробыли в разлуке почти четыре года.

Закончился еще один очень важный этап моей жизни. Но прежде чем перейти к следующему, я хотел бы отдать долг памяти одному человеку. Мне хотелось написать о нем отдельно.

Дмитрий Михайлович Карбышев, всемирно известный русский военный инженер, отдал всю жизнь военно-инженерному делу. Как саперный офицер участвует в русско-японской войне, затем в первой мировой и в гражданской. Колоссальный опыт и ищущий ум делают его известным всей Красной Армии, и его посылают в Военную академию им. Фрунзе, где он становится во главе военно-инженерной кафедры. Он с головой уходит в теоретическую и учебную работу. Одна за другой выходят его книги — учебные пособия, исследования и его знаменитые расчетные таблицы. Карбышев сделал военно-инженерное дело наукой. Он, можно сказать, был первый и в то время единственный теоретик полевого военно-инженерного дела.

Самого Дмитрия Михайловича я впервые увидел летом 1934 года. Он приехал к нам в сапбат 4 СК на инспектирование. Но мы с Павлом Ивановичем его как инспектора так и не почувствовали. Он вывернул батальон, что называется, наизнанку. Он все проверил, докопался до всех наших недочетов. Но он не инспектировал, а учил, советовал, как добрый старший друг. Весь его вид был приятен. Сухой и жилистый, невысокого роста, он был живым воплощением того, что принято называть военной косточкой. Лицо обветрено и загорело до темной коричневости. Даже редкие оспины как-то идут к этому лицу. Но особенное впечатление производят глаза. Они прямо-таки горят. Ум и энергию изливают они на вас. Я просто влюбился в этого человека и, видимо, не без взаимности, потому что, когда мы встретились более трех лет спустя в вестибюле Академии Генерального штаба, он безо всякого напряжения узнал меня. Еще издали он слегка улыбнулся и произнес:

— А, начальник штаба 4-го сапбата, Григоренко, кажется! Какими судьбами?

С тех пор мы были довольно частыми собеседниками. Бывал я несколько раз и у него дома. Свои замыслы и проекты, которыми был буквально нафарширован его мозг, он выкладывал в любой обстановке, если появлялся собеседник. Я любил его послушать и подискутировать с ним. Он тоже ко мне относился как к своему соратнику по делу. Поэтому наши беседы были довольно частыми. Лекции он читал прекрасно. Тактические занятия проводил безукоризненно. Слушатели, как правило, встречали его появление на трибуне аплодисментами. Провожали с трибуны так же. Он морщился и махал рукой, выражая неудовольствие, но слушатели только улыбались. Его любили.

Уехав по окончании академии на Дальний Восток, я, оказывается, простился с Карбышевым навсегда. Вскоре после начала войны стало известно, что Карбышев взят в плен немцами. Весть эта потрясла меня. Мне было абсолютно непонятно, как мог профессор Академии Генерального штаба оказаться на переднем крае внезапно начавшейся войны. Только позднее я узнал, что он поехал в составе комиссии проверять строительство укрепленных районов на новой границе. По пути он решил взглянуть, как содержатся старые укрепления. Это чисто по-карбышебски — делать не только то, что поручено, а все, что относится к делу. И эта поездка, по-моему, решила его судьбу. Он увидел взорванные УРы и послал телеграмму об этом в Генштаб, назвав взрыв изменой. Ему ответили в резкой форме, чтоб он занимался тем, что ему поручено. Но он не мог успокоиться. И за это его «сдали» в плен. Тайна его пленения до сих пор не раскрыта. Но своим друзьям по плену он неоднократно говорил, что в плен его «сдали» свои». В плену он всем, кого встречал, говорил:

— Я старик, плен не переживу, но вы, молодые, вернетесь домой, обязательно добейтесь, кто взорвал УРы. Надо покарать преступников.

Но покарали его, превратив в ледяной столб. И это, думаю, сделали тоже «свои», хотя и в фашистской форме. Тайна взрывов УРов народу не раскрыта. Преступники продолжают править нашей страной.

ХАЛХИН-ГОЛ

В район начавшихся в конце мая 1939 года боев в Монголии нас, однокурсников, отправилось около двух десятков.