В подполье можно встретить только крыс

Вместо ответа пришла телеграмма командующего войсками округа: "Вишнеревскому". Вы лично отвечаете за своевременное прибытие Григоренко в Академию Генерального Штаба для держания испытаний. Надеюсь, Вы понимаете, что отбор достойных кандидатов в эту академию есть важное государственное задание".

Сейчас, вспоминая эту переписку, я иногда задаю себе вопрос: как бы пошла моя жизнь, если бы тогда ГУК удовлетворил просьбу Вишнеревского? Пошла ли бы она по пути Петрова, который занял мое место? Он человек довольно бесталанный, выпущенный из Военно-Инженерной Академии одновременно со мной, менее чем за три года совершил бурный служебный взлет. Вскоре после его вступления в должность на УР был посажен стрелковый корпус. Будучи начинжем УР'а он одновременно стал и корпусным инженером.

Прошло немного времени и на Минский УР села армия. Петров теперь начинж армии и УР'а. Но и это оказался не предел. Аресты так быстро расчищали дорогу уцелевшим, что вскоре он был назначен начинжем Белорусского Особого Военного округа, а затем и начинжем вооруженных сил СССР. Однако здесь долго не удержался. Жизненный поток унес его куда-то в неведомом мне направлении.

Проделал ли бы я этот путь или же разделил долю всего бывшего при мне руководство УР'а. Ответа на этот вопрос нет. Провидению угодно было направить меня по третьему пути. Получая напутствия при отъезде в Академию Генштаба я не предполагал даже, что большинству провожавших уже отмерены часы жизни или предстоит тяжелый страдный путь. Об их судьбе я узнал только осенью 1938 года.

В сентябре 1938 года я приехал в санаторий имени Ворошилова в Сочи. Купальный сезон был еще в полном разгаре. Я помногу бывал на пляже. И вот однажды слышу: "Приятного отдыха, Петр Григорьевич!" Я этот голос узнал бы среди тысяч. Еще не видя маски мертвеца, я уже знал - Кирилов. Несколько дней он был почти непрерывным моим спутником. И все время рассказывал о той большой работе, которую провел его отдел по очистке укрепрайона от врагов народа. Он по нескольку раз возвращался к одним и тем же лицам. Идем или лежим на пляже молча. И вдруг: "А знаешь, Кулаков был в головке центра восстания в Минске. Военный руководитель этого центра. Вот так и узнай человека. Ты ведь тоже о нем высокого мнения был. Долго не сознавался, но заставили. Расстрелян."

Или: "А Вишнеревский. Матерый вражина. В Красную Армию в 18-м пошел по заданию "Союза Спасения Родины". И все время был связан с белоэмиграцией и с иностранной разведкой. В польской армии у него чин полного генерала".

Или: "А этого майора из Москвы помнишь? Как Вишнеревский с ним "воевал". А оказалось, они выполняли одно и то же задание: подорвать веру гарнизонов в свои огневые сооружения, чтобы гарнизоны боялись находиться в них. Вишнеревского тоже расстреляли".

Или: "А Зося? Милая Зося. Ты знаешь, чьим она связным была? Не догадаешься. Телятникова. До он и не Телятников, а немец Буш. Расстреляли этого Буша, а Зосеньке десятку дали".

Слушая весь этот лживый бред, я еле сдерживался. К этому времени я уже был достаточно грамотен. Многое узнал от старшего брата Ивана. Еще больше от своего сокурсника по военно-инженерной академии Богданова. Чекист гражданской войны, он пошел на учебу и, окончив академию одновременно со мной, в 1936 году возглавил огромное строительство на Дальнем Востоке. Там и был арестован. Во время падения Ежова освободился. Мы случайно встретились. Он был уже в полковничьей форме и работал в военной группе при Совете Министров СССР. Перенес он ужасные пытки и рассказал о них мне - первому, как он подчеркнул. Он первый из тех, кто в моем присутствии назвал чекистские пыточные камеры фашистскими застенками. И он же первым нанес удар по моим убеждениям, что сажают в основном правильно, но есть и ошибки. Он сказал: "Я лично врагов не видел - ни одного, кроме тех, кто вел следствие". Однако, и он не возразил (искренне или нет, не знаю), когда я сказал: "Ну слава Богу, что теперь это исправляют. Лаврентий Павлович - коммунист надежный".

Зная все это, я не верил ни одному слову Кирилова. Да если бы и не знал, то вряд ли мог бы поверить этому неумному сочинительству. Встречаться с ним мне становилось все труднее, а слушать его злобную брехню просто невозможно. Но он или не замечал моего состояния или с какой-то ему одному известной целью хотел довести меня до такого состояния, чтоб я "сорвался". И такой момент подошел. Мы лежим на пляже, молчим. И вдруг он тихим голосом с каким-то раздумьем, горьким сожалением и злобой говорит: "Вот только жаль Куцнер, сволочь, от меня ушел!" Меня как пружина подбросила: "Ах, ты ж сволота!" Я схватил его за горло. Прижал так, что его стеклянные глаза на лоб полезли, встряхнул его голову трупа и посадил.