В подполье можно встретить только крыс…

После выхода из больницы, его снова несколько раз пытались загнать в «психушку», но благодаря энергичному противодействию «рабочей комиссии по психиатрии» эти попытки были сорваны. Тогда власти пошли на арест и осуждение. Сейчас этот безусловно талантливый человек и патриот своей родины в лагере.

Совесть человечества должна восстать против этого. Пять человек четырех различных национальностей связаны одной судьбой, одной борьбой. И не малую роль в их объединении играет Самиздат. Он познакомил меня, например, с киевлянином Леонидом Плющем. Его острые письма, разоблачавшие разложение партийно-государственной верхушки, произвели на меня сильное впечатление. И когда мы, встретившись у Петра Якира, познакомились, наши отношения очень быстро переросли в дружеские. Особенно сближало нас то, что критику строя в то время мы оба вели с марксистских позиций. Леонид явился серьезным подкреплением для нашей «коммунистической фракции», которая со смертью Павлинчука и Костерина ослабела весьма существенно. Но недолго продолжались наши дружеские встречи. Мой арест прервал их. Потом арестовали и его. Обоих нас ждали «психушки» и последующее изгнание из страны. Встретились мы только через 8 лет – в 1978 году в США.

Самиздату я обязан и знакомством с Миколой Руденко. Вскоре после своего второго освобождения из психиатрички (26.6.74.), мне удалось прочитать в самиздате несколько его писем в ЦК КПУ. Из них мне стало ясно, что несмотря на разницу в возрасте, коренное различие в жизненных путях, у нас есть важное общее.

Оба мы, каждый в свое время, самозабвенно уверовали в марксизм-ленинизм, но одной верой не ограничились, а попытались понять его суть. Упорно продираясь, без компаса и ориентиров, сквозь дебри марксистско-ленинского многотомья.

«Капитал» я, например, читал 5 или 6 раз – все хотел понять. Но понял, в конце концов, только то, что понять его нельзя, что не только я, но и никто из пропагандистов марксова наследия его не понимает.

Приблизительно таким же путем, но значительно более глубоко вникая в суть прочитанного, шел Микола Руденко. Когда мы встретились в апреле 1967 года, я уже знал основные данные его биографии, у нас было много общего, может и незаметного для постороннего взгляда, но тем не менее, реального.

И Микола Руденко и я, из простой трудовой семьи. Я из крестьянской семьи, а он – сын шахтера. Его отец погиб при горноспасательных работах, когда Миколе было всего 6 лет. Семья жила в нужде на нищенскую пенсию, назначенную за погибшего отца. После средней школы Миколу призывают на действительную военную службу: в войска КГБ. Здесь комсомолец Руденко вступает в партию. После демобилизации поступает в Киевский университет, намереваясь стать журналистом. Но началась война. И Микола, у которого была чистая отставка (не видит на один глаз), уходит из своего района в другой и там, обманув медкомиссию, вступает в армию добровольцем.

Блокадный Ленинград. Микола – политрук роты. Все время на передовой. Но вот разрывная пуля надолго укладывает его в госпиталь. Тяжелое ранение, не поддающееся окончательному излечению, превращает его в инвалида. Несмотря на это, он снова на передовой и воюет до конца войны. В 1948 году демобилизован в звании майора, и начинает журналистскую деятельность. Одновременно пишет стихи, чем увлекся еще на фронте, рассказы, повести. Постепенно он становится известным украинским писателем. Его избирают секретарем партийной организации Союза писателей Украины; несколько позже назначается главным редактором журнала «Днiпро». Почет, слава, материальные привилегии. В общем, Руденко, как и мне, было что терять. Но он, несмотря на это, посдедовал велению совести. Это тоже роднит наши биографии и делает его особенно симпатичным для меня.

Симпатична мне была и его внешность… Широкое, скуластое лицо и добрые, с лукавым прищуром глаза, привлекали к себе. Невысокая, коренастая фигура типичного украинского селянина, дышала силой. Я даже поразился. По рассказам о его ранении, я рассчитывал увидеть слабого, болезненного человека, а увидел загорелого, веселого, оживленного крепыша. Причину этого несоответствия я понял позже, когда осенью того же года мы с женой в течение двух недель были гостями Миколы и его жены Раи, на их квартире в Конча-Заспа, на окраине Киева.

Сейчас же я воспринял его таким, как он явился – симпатичным мне и ставшим сразу близким. Нам не потребовалось выискивать темы и искать тон беседы. Это был разговор двух друзей, которые давно не виделись и у которых за время разлуки накопилось много такого, о чем немедленно надо рассказать друг другу. Один говорит, другой схватывает сказанное с полуслова, подхватывает мысль и развертывает ее дальше. Два часа прошли незаметно, а разговору, можно сказать, только начало положено. Продолжили в мае, после моего возвращения из больницы. А заканчивали уже в Конча-Заспа осенью этого же года.