В подполье можно встретить только крыс…

К вечеру штаб переместился в только что занятое Яремче. Прибыл туда и командир дивизии, утомленный до предела. Умылся, сели ужинать. Он никак не мог успокоиться — рассказывал эпизод за эпизодом, говорил: «Мы бы уже к границе (чехословацкой) подходили, если бы наши поиска наступали по бездорожью. Противник, утратив цельность своей обороны, потянулся к дорогам. А мы тоже туда. Но огневой ударной силы у него больше. Противник имеет несколько десятков самоходок, а у нас ни одной. Самоходками он и не дает нам двигаться по дорогам. А мы туда как раз и лезем. Подготовьте приказания на завтра. Укажите направление наступления и оговорите, что по дорогам перемещаются только артиллерия под небольшим пехотным прикрытием и тылы». В это время звонок. Гастилович — Смирнова.

Сидя рядом со Смирновым, я не мог слышать, что говорит Гастилович. Если бы я сидел в своей комнате, было бы иначе. По сложившейся традиции, не только у нас в дивизии, а во всей советской армии, начальники штабов слушали все, боевого значения, телефонные разговоры командиров. Но сейчас я был не у своего аппарата и слышал лишь то, что говорил Смирнов. Он сказал: — «Ты, хотя бы, для соблюдения формы сообщил оперативную обстановку, хотя бы сказал, что делают дивизии корпуса». И некоторое время спустя: «Не морочь мне голову. Что я меньше тебя понимаю? Одну академию кончали. Никуда противник не бежит. Если б он бежал, то прежде всего от Васильева и Черного (командиры дивизий, расположенных левее 8 сд). Ведь оттуда отход возможен только по дорогам, идущим в моей полосе. Нет никакого отхода. Нам просто повезло. Удалось сбить противника. А завтра он усилит сопротивление. Попытается остановить и отбросить нас. Или, хотя бы, задержать наше наступление до отвода войск из горных районов. Поэтому мои указания на завтра — наступать вне дорог. Я уже отдал приказание и отменять его не буду». После этого он еще послушал некоторое время, затем сказал: «Да пиши что угодно, а я буду действовать как мне боевая обстановка подсказывает. А тебе, по моему, надо заставить Васильева и Черного наступать, а то ведь они уже позади меня на 10–15 километров». И положил трубку.

— Видел ты его! — начал он после паузы — он считает, что противник под угрозой фланговых ударов третьего украинского фронта и первой гвардейской армии нашего фронта, начал поспешный отвод своих войск. Поэтому нам, чтобы не упустить противника, следует создать сильный передовой отряд, посадить его на машины и бросить по шоссе на Керешмезе (Ясину) и далее на Рахув. Задача отряда — сбросить отходящие войска противника с дороги в горы и тем открыть путь для беспрепятственного продвижения войскам корпуса. Хороший приказ. Один лишь недостаток — обстановке не соответствует. В общем отдавайте полкам мое приказание.

Так я и поступил. За ночь войска заняли исходное положение вне дороги. Утром началось наступление. Первые же донесения указали на усиление сопротивления. На дорогах противником созданы хорошо подготовленные узлы обороны, с артиллерией, самоходками, пулеметами, с минированием подступов. Смирнов снова уехал в полки. Часов в десять утра звонок — Гастилович.

— Где этот мудак? — Что мне ответить? Я понимаю, разумеется, о ком он говорит. Но что мне солидаризироваться с ним? Признать, что моего командира так именно и называть следует? Нет, так я не поступлю. И я удивленно спрашиваю: «Кто?»

— Ну что ты в самом деле? Не понимаешь?

— Нет, товарищ генерал-лейтенант, не понимаю. Я не знаю кто Вам нужен.

— Ишь ты институтка какая, не понимаешь! Да я тебя (мат-перемат) научу, как разговаривать с командиром корпуса!

— Простите, товарищ генерал, но я не понимаю за что вы меня ругаете.

В ответ выплеснулся такой мат и такие эпитеты, что выражение «ползаете там, как вши по…», можно считать верхом приличного тона. Я не выдерживаю и кладу трубку. Продолжаю слышать рокот в ней. Потом трубка замолкает и раздается звонок. Беру трубку и сдерживаясь изо всех сил, спокойным голосом:

— Слушаю! — Солдатов. (Мой позывной на тот день. П.Г.).

— Солдатов!? Какой ты Солдатов! Гавно ты, а не Солдатов! — И снова полился поток мата и далеко не литературных эпитетов. Я снова положил трубку. Теперь уже сознательно. Через некоторое время снова звонок. За время перерыва я успел сжать свою волю. И снова спокойно:

— Слушаю, Солдатов! — В ответ буквально вой. Голос захлебывается в мате и грязных эпитетах. Я снова кладу трубку.

И вновь звонок. И я опять: «Слушаю, Солдатов! — Но в ответ не то, что я ожидал. Голос пониженный до предела, холодно-официальный, сдержанный:

— Григоренко! Ты что же под трибунал хочешь?

— Никак нет, товарищ командующий (подпускаю я лести этим обращением), не хочу.

— А почему же ты мои приказы не хочешь слушать?

— Никак нет, товарищ командующий, Ваши приказы не только слушать, но выполнять буду, не щадя жизни.

— Ну, я еще не командующий — ворчливо-добродушно поправил он меня на этот раз.

— Ну, этого не долго ждать.

— А ты что, уже разнюхал что-то.

— Да кое-что слышал.