В погоне за Мексикой

Здесь я должен прервать ход повествования. Аппараты, которыми снимали мои друзья, были внушительных размеров и издавали треск. Однажды на съемке в музее антропологии, где люди затаив дыхание передвигаются от одного экспоната к другому, какой-то японский кинематографист, у которого камера работала бесшумно, подошел к Гасюку и долго рассматривал его аппарат.

— А-а! — сказал японец. — Знаю! Это французский...

— Да! — с гордостью подтвердил Гасюк.

— Французы выпускали такие аппараты, — продолжал японец, — перед второй мировой войной для военных корреспондентов. Они трещат как пулеметы. С таким аппаратом на фронте было не так страшно.

Мы долго смеялись вместе с японцем.

У Головни аппарат был советский. Выпущен он после войны, но трещал не меньше французского.

Бык, конечно, не знал тонкостей производства киноаппаратов, но, наверное, слышал такой треск впервые. Если минуту назад он готов был броситься на матадора, то, услышав треск, он остановился, посмотрел сначала на одного кинооператора, потом на другого.

— Торо! — крикнул матадор и присвистнул от нетерпения.

Операторы прекратили съемку. Зачем им бык, глядящий в объектив?

Бык пригнул голову и бросился на красную мулету. Зрители восторженно аплодировали и кричали: «Олэ!» Операторы продолжали съемку, и в общем шуме стадиона не был слышен треск аппаратов.

Я видел счастливые лица операторов. Иногда кто- нибудь из них отрывался от аппарата и показывал большой палец.

Игра матадора с быком становилась все азартнее. Матадор раскрывал мулету, и бык, словно притянутый магнитом, следовал за ней. Матадор уже почувствовал свою власть над быком и поэтому решился на самый отчаянный трюк: он встал перед быком на колени, вытянув левую руку с мулетой в сторону.

Бык смотрит на матадора, будто оценивая его позу.

Теперь матадор во власти быка. Если бык бросится на матадора, то он не сумеет увернуться от удара его рогов. Но матадор верит, что бык пойдет на красную мулету, которую он вытянул в левой руке.

Стадион напряженно затих.

Бык всем корпусом подался вперед. Даже издали было видно, как напряглись его мышцы... И в этот самый момент в мертвой тишине стадиона затрещал аппарат Гасюка. Бык расслабил мышцы, очень кокетливо переступил с ноги на ногу и пошевелил ушами, как собака на привязи.

Матадор потряс мулетой. Бык продолжал вертеть головой и прислушиваться. Всем своим видом он показывал, что ему нет дела до красной мулеты.

Явно был нарушен ритм корриды, и матадор не был подготовлен к таким неожиданностям. А операторы, увлеченные своим делом, были уверены, что все идет как надо. Они не могли понять, в какое ужасное положение они ставят матадора. Его слава, честь висели на волоске из-за треска их аппаратов. Они не видели и не слышали, что приводят в неистовство зрителей. Они увлеченно делали свое дело — снимали корриду.

Матадор испуганно поднялся с колен. Публика взорвалась от возмущения.

«Отправляйся сражаться с женой, а не с быком!»— кричал кто-то.

Самые экспансивные ценители корриды бросали в матадора соломенные подушки...

Матадор был бледен.

Матадор приблизился к быку, раскрыл перед мордой быка мулету. Все началось сначала. Матадор пытался подчинить быка. Но бык как-то не очень обращал внимание на мулету.

Я видел, как сеньор Фернандес подбежал к Головне и, подергав его за рукав, сказал:

— Подождите снимать!

Головня внимательно выслушал эти слова, но так как он ничего не понимал по-испански, в ответ он показал сеньору Фернандесу большой палец и добавил по-русски:

— Все в порядке.

Представитель Союза силы и мужества развел руками и бросился к Гасюку. Он оторвал Гасюка от аппарата и, не говоря ни слова, помахал перед его носом пальцем.

Но Гасюк улыбнулся. Он показал Фернандесу на солнце.

— Скоро оно скроется, и тогда снимать нельзя,— сказал Гасюк.

Фернандес не понял этих слов и опять помахал пальцем перед носом Гасюка. Тогда Гасюк точно так же помахал пальцем перед носом Фернандеса и сказал:

— У нас есть официальное разрешение. Понимаете? — После этих слов Гасюк улыбнулся, похлопал Фернандеса по плечу и добавил: — Амиго!

Сеньор Фернандес побежал куда-то. Может, он хотел поговорить со мной, но для этого ему нужно было обойти всю площадь быков. С арены нет хода на трибуну. По этой же причине я не мог спуститься вниз.

А бой продолжался. Казалось, что матадор опять подчинил своей власти быка. Но он уже не хочет испытывать свою судьбу — вставать перед быком на колени. Он вынимает из-под мулеты шпагу и просит у судей разрешения убить быка.

С обнаженной шпагой матадор делает несколько шагов навстречу быку.

Матадор приподнимается на носки и целит шпагой в быка. Сейчас бык бросится на матадора, и удар шпаги завершит игру.

Затрещали кинокамеры. Операторам хотелось заснять именно этот решающий момент боя. И они были так увлечены, что окружающий мир для них сейчас не существовал. Им важно только то, что они видят в глазок своего аппарата. Разве могло им прийти в голову, что бык не бросается на матадора из-за того, что трещат их аппараты? А бык стоял, слушал треск аппарата и, казалось, замирал от удовольствия.