В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках

Пруссаки также остались верными принципу всеобщей воинской повинности в мирное время. Это отчасти объясняется эмоциональным воздействием 1813–1814 гг., когда собранная второпях армия, в которой бывших гражданских было больше, нежели собственно солдат, одержала вместе с союзниками ряд побед над французами[292]. Однако эмоциональные переживания были не единственным фактором: бюджетная слабость послевоенной Пруссии не позволяла содержание сравнимой с австрийскими, русскими или французскими войсками армии с длительным сроком службы личного состава. Для того чтобы хотя бы потенциально считаться великой державой, пруссакам оставалось полагаться на резервы, т. е. Landwehr. Армия из гражданских была неожиданным образом создана в 1813 г. для борьбы с Наполеоном. Впоследствии, в мирное время, она пополнялась путем призыва мужчин на трехлетний срок. Офицеры резерва набирались в университетах из студентов, которые получали звание лейтенанта и служили 5 лет.

Даже в самых реакционных периодах мирного времени прусская армия сумела сохранить ряд характерных черт, зародившихся в 1813–1814 гг. Хотя после 1819 г. настроения в среде прусских офицеров вновь стали благоволить выходцам из знати, возросший профессиональный уровень (особенно штабных офицеров) и установившаяся опора на гражданский резерв остались унаследованными от эпохи реформ— когда ставшее действительностью сотрудничество короля и народа вновь, как в славные дни Фридриха Великого, вознесло Пруссию на уровень великих европейских держав[293].

В других армиях Европы возврат к принципам Старого Режима был куда более основательным. Повсюду предпочтение отдавалось профессиональным войскам с длительным сроком службы личного состава. Франция, Австрия и Россия держали под ружьем армии в несколько сот тысяч человек на постоянной службе в гарнизонах. В этих армиях образование и обучение были не в почете; сравнительно низкой была оценка необходимости штабной работы. В артиллерии и инженерных войсках по-прежнему требовалась толика умственных способностей, однако повсеместное сокращение после заоблачных расходов военных лет было требованием действительности, и никто не мог предполагать, что промышленные технологии могут быть задействованы для выпуска радикально новых видов вооружения, способных изменить традиционные рутину и модели армейской и флотской жизни. Никто более не желал подобного революционного прорыва, и когда он состоялся в 1840-х, почти все профессиональные офицеры были не сторонниками, а противниками перемен.

Подытоживая, можно сказать, что несмотря на новую мощь, которой революционный идеализм и административное воплощение идей свободы и равенства наделили французов в 1792–1815 гг., европейские правители и военные настойчиво продолжали отдавать предпочтение старым надежным методам. Соответственно, традиции и модели армий и флотов Старого режима пережили штормовые революционные годы без особого ущерба. Вооружение почти не изменилось; консервативные командиры быстро расправились с многообещающими нововведениями. Наполеон расформировал учрежденную в 1793 г. службу наблюдения с воздушных шаров, а Веллингтон прямо отказался использовать ракеты Конгрева (которые, несмотря на трудности в обеспечении требуемой точности, доказали эффективность в поражении площадных целей— городов и фортов)[294].

После 1815 г. «испытанное и надежное» казалось правителям Европы и их военным советникам гораздо более безопасным. Уцелели некоторые остатки военных времен — дивизионная и корпусная организация, бывшие в 1790-х новинкой, стали к 1815 г. нормой. Возросшие опора на карты и объем штабной работы также в основном воспринимались как данность, поскольку увеличение армий до огромных размеров в 1792–1815 гг. не сменилось масштабной демобилизацией послевоенного периода. Например, Россия почти не сократила свою армию, в течение десяти лет после победы над Наполеоном оставляя под ружьем 600 тыс. человек[295]. Усовершенствованная в техническом отношении полевая артиллерия стала стандартной во всех европейских армиях.

Однако после 1815 г. государственным деятелям европейских стран казалось очевидным, что яростная энергия призванных в 1793–1795 гг. французских солдат и националистический пыл германских граждан-солдат в 1813–1814 гг. могут стать угрозой существующей власти в той же мере, в какой ранее были их защитой и опорой. Вооруженные проявления народной воли были столь же трудноуправляемы, сколь ракеты Конгрева. Вооруженный народ мог выступить против любого правителя, имевшего неосторожность обратиться за помощью к низшим слоям общества; неудачные показательные стрельбы ракетами Конгрева в присутствии Веллингтона (1810 г.), поставившие под угрозу жизни самих пусковых расчетов, навсегда лишили новое оружие доверия герцога.