В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках

Непреложная необходимость бюрократической организации групп для выживания в бюрократическом мире была суровой действительностью. Это непременное условие лишало контркультуру 1960-х подлинной, устойчивой значимости — хотя американские технократы и политики были вынуждены признать существование пределов имевшихся в их распоряжении новых возможностей общественного управления. Эти ограничения, о которых дотоле никто и не подозревал, привели к тому, что созданные государством и составляющие его костяк гигантские административные структуры не могли сами определять, какие задачи необходимо было преследовать, или кто кем должен управлять. Трезвый расчет и рациональность в разрешении подобных проблем отодвигались в тень идеалами и эмоциями. Лишь оставаясь в установленных унаследованными и преобладающими в обществе убеждениями рамках, могла манипулятивная пропаганда устанавливать эмоциональную атмосферу массового послушания. Неотъемлемая для высокотехнологичного и резко дифферинциированного общества раздробленность оказывала невероятное давление на политическое руководство. Снизить возникавшую напряженность не помогало даже наличие самых изощренных расчетов максимальной эффективности, системного анализа и других инструментов современного промышленно-корпоративного управления на службе политиков и государственных деятелей[542].

Вероятно, наиболее основополагающим сдвигом в послевоенные десятилетия был отказ существующим государственным властям в прежней верности. С одной стороны, за счет государства стали утверждаться этнические, региональные и религиозные группировки, а с другой— все большую мощь стали обретать наднациональные образования и межгосударственные структуры. В итоге в 1960-1970-х наиболее насущными стали вопросы— в каких пределах и в каких целях следует применять техническую изощренность современного управленчества. Проблема была наиболее животрепещущей в наиболее развитых странах, где старомодный патриотизм находился в явном упадке, и способ ее разрешения вполне может стать основным вопросом будущего человечества.

Советское общество не было гарантированно избавлено от подобных проблем. Уверенно провозглашаемые в начале 1960-х Хру-щевым обещания растаяли, когда стало очевидно, что одних лишь призывов КПСС трудиться еще напряженнее во имя лучшей жизни когда-нибудь в будущем явно недостаточно для достижения основополагающей повышенной производительности.

Знаменитое развенчание Хрущевым культа Сталина в 1956 г. выпустило на волю прежде сдерживавшийся критический настрой отдельных составных управленческих элит. Так, начали подвергаться сомнению советские методы планирования, а споры о путях достижения более эффективного задействования ресурсов приобрели несвойственную для прежних времен открытость. В середине 1960-х были предприняты первые эксперименты с проведением административных реформ, однако стоило дебатам вокруг последних начать раскрывать внутренние проблемы и разницу в подходах, как публичная дискуссия оказалась закрытой вновь[543]. В последующие годы (как и в предшествовавший период власти Советов и в дореволюционные десятилетия) политическое давление сделало открытое выражение несогласия невозможным.

В то же время необходимое для противостояния преследованиям со стороны властей личное мужество придало особый вес голосу тех, кто продолжал стоять на своем. В послевоенный период несогласие (или диссидентство) в коммунистическом мире продолжало распространяться. Еще в 1946 г. откололась от стран социалистического лагеря Югославия; вслед за ней последовали еще несколько стран, среди которых наиболее значимым был Китай (1961 г.). Подобный раскол отражал национальные разнообразия и чувства— так же, как проявления несогласия в СССР (особенно среди евреев и мусульман). Мало того, против подавления правды и свобод личности выступил ряд выдающихся ученых и писателей. Эти люди могли распространять свои мнения по тайным каналам как внутри СССР, так и за его пределами.

Это доказало (если подобное доказательство требовалось вообще), что осмеливавшиеся выступить против партийных властей отдельные лица пользовались поддержкой многих сочувствующих, распространявших написанное диссидентами из рук в руки (и по скрытым каналам — за пределы влияния советских органов). Вторым показателем разочарования в официальной идеологии стало увлечение поп-музыкой и другими областями молодежной культуры Запада. Таким образом, в Советском Союзе возникла подлинная (хоть и крайне тонкая) контркультура, отвергавшая пиетет и приспособленчество коммунистического строя даже еще более решительно, чем современное ей молодежное бунтарство против капиталистических и корпоративных ценностей в Соединенных Штатах.