В погоне за облаком, или Блажь вдогонку

Штамп в паспорте Лёшку сильно изменил. И не в лучшую сторону. Раньше Наташе легко удавалось от него отделаться. Теперь стал не то что настойчивым — скорее назойливым. Можно было сколько угодно гнать его от себя — он не уходил. Говорил:

— Я больно много послушничал, и потерял тебя. С каких щей теперь исполнять твои капризули?

Наташа объясняла ему, что никогда его не любила, что он ей не нужен. Бесполезно: Лёшка не верил ее словам, и поступкам тоже не верил. А рассказать о пари Наташа не могла. Правда — штука полезная, но иной раз она бывает слишком жестокой. В таких случаях ложь — лучшее средство от боли. От чужой боли. Ложь во спасение. Опять же чужое. Или свое? Не себя ли спасала? Может, просто стыдно было признаться в бездушии? Стыдно, да. Но и Лёшке не хотела причинять лишней боли. А полуправду он понимать отказывался.

Тогда все это воспринималось игрой. Это не ее беда, а Ольга знала, за кого выходила. Пусть узнала лишь за несколько дней до свадьбы — все равно знала.

Теперь Наталья по-настоящему сожалела о том пари. Жизнь человеческая — не игра, как бы избито это ни звучало. Прости, Лёшка!

Хотя… Что Лёшка? Извиняться нужно перед Ольгой. Но та извинений не услышит. А и услышала бы — не простила. И пусть. Наталья до сих пор была убеждена: Оля Лёшку не любила. Он был ее последним шансом. Тоже деревенская, как и Лёшка. А в деревне известно какие взгляды: не вышла замуж до двадцати пяти — перестарок, пропащая баба. А Ольге в ту пору двадцать девять уж стукнуло: на пять лет старше Лёшки.

Ну и пусть. Ольга никогда не была им помехой. Тем более теперь. Да, Лёша? Оля не помешает? Вы ведь расстались?

В замочной скважине заворочался ключ. Наталья натянула на лицо улыбку и пошла встречать своих любимых. Воспоминания воспоминаниями, а семья — святое.

Обо мне забыли. Заперли, и забыли.

Первым делом я проверила окошко: нельзя ли через него убежать. Решетки на окне не было. Уже хорошо, это вселило оптимизм. Но оптимизм испарился, стоило лишь выглянуть наружу. Высоконько, однако. Ноги переломаешь, или вообще убьешься. Свободы ценой здоровья или жизни не хотелось.

Если бы мне угрожала настоящая опасность, я, может, и рискнула бы. Даже наверняка бы рискнула. Но Лёшка и опасность — это ж бессмыслица какая-то. Он же у меня всегда по струнке ходил!

Что ж, окно отпадает. Нужно искать другой выход. Рано или поздно за мной придут. Лучше бы рано, конечно. Вот тогда я…

Я отомщу. Обязательно отомщу! И мстя моя… А вот дудки! Не буду повторять модные глупости.

И все-таки мстя моя будет ой как страшна. Он будет умолять о прощении, целовать мои ноги, но я буду непоколебима.

Месть — блюдо холодное. Но попробуй тут остыть, когда вокруг лишь стены и чужие вещи. А если вокруг все чужое, значит, я пленница. А если пленница — не остыну, пока не выберусь отсюда. Выходит, и полноценно отомстить смогу только после того, как окажусь на свободе. А хочется ведь сейчас. Не сходя с этого места. Хочется отомстить так, чтобы от ужаса содрогнулись стены этой избушки без курьих ножек. Ужасно хочется! Но какая уж тут месть, когда я не могу даже выбраться из своей одиночной камеры. Вполне комфортабельной, надо признать. И все же тюрьмы.

Все было в моей темнице, абсолютный комфорт. Единственное, чего не хватало — телефона. Ни стационарного, ни мобильного телефона в тюрьме не было. А в моем случае только он верный путь к спасению. Нет телефона — нет пути. Нет спасения от Дружникова.

Не было здесь и Артёма. Тёмка, милый, где же ты? Сколько можно ждать?!!

Шло время. С каждой уходящей секундой росла моя агрессия. Недовольство Артёмом и раньше давало о себе знать, теперь же оно клубилось и кудрявилось не хуже злобной грозовой тучки. Пока еще маленькой, но многообещающей.

Артёму тоже придется отомстить. Несильно, конечно, но свою порцию моего гнева он получит. Порасторопнее надо быть, когда у тебя невесту похищают! Что ж ты за мужик такой, Тёма? Растяпа ты, а не мужик. Начальству твоему стоило бы задуматься: нужен ли им защитник отечества, неспособный защитить собственную невесту в день свадьбы?

А Лёшку вообще убью, пусть только на порог сунется. Точно убью! Сколько можно держать меня взаперти? Сколько можно голодом морить?! И это в то время как на свадебном столе черствеют разные вкусности.

Есть хотелось невообразимо. С утра в желудке побывала лишь одинокая печенюшка и чашечка кофе. Кофе, скорее, не чашка, а глоток — чтобы не пришлось знакомиться со всеми городскими туалетами. В шикарном платье с волочащимся по полу шлейфом это было бы в некотором роде не совсем удобно. Кроме кофе с печенькой в глотку ничего не влезло, сказалось волнение. А ведь мама настаивала: съешь что-нибудь, день будет долгим. Как чувствовала. Да какой чувствовала, она все знала заранее! Выходит, Лёшка уже давно посвятил ее в свои планы.

Не мать, а изверг. С самого начала все знала, и хоть бы знак подала какой. И бровью не шевельнула! Какая она после этого мать? А еще Тёмычу улыбалась, зятьком называла. Ласково-ласково, приторно-приторно.