В погоне за облаком, или Блажь вдогонку

Жалеть себя было приятно. Но одиноко. Хотелось, чтобы не только я сама себя жалела, но и кто-то другой посочувствовал. По головушке погладил: бедная ты, бедная, все-то тебя предали, все-то тебя покинули…

Даже мстить уже не хотелось. Мною овладела апатия. Если и остались какие-то чувства, то лишь жалость к себе. Подумать только, еще утром я была абсолютно счастливым человеком. Вернее, почти счастливым: без папки настоящее счастье невозможно. Вот если бы он вел меня к алтарю, а не мать, все было бы иначе. Папка не позволил бы так обойтись с любимой своей дочерью. Уж он бы не допустил такого безобразия.

А в первую очередь он не допустил бы, чтобы я влюбилась в ничтожество. Он всегда отлично разбирался в людях, потому и казался таким строгим, даже неприступным. На самом деле это была маска. Папка был мудрым. Чужих в душу не пускал. С чужими общался, как чужой. Лишь поняв, чего можно ожидать от пришлого, раскусив его, открывался сам. Если, конечно, пришлый был этого достоин. За то и не предавали его никогда. За то и окружали его только достойные люди.

А я не убереглась от лиха. Подпустила к себе мягкотелую продажную тварь, ловко прячущуюся за личиной порядочности. Или не так уж ловко: Лёшка-то сумел разглядеть Артёмово гнилье. Но мог ведь просто сказать мне об этом. До свадьбы этой потешной тянул зачем-то, вроде нельзя было сделать как-нибудь иначе.

Наверное, нельзя. Если честно и откровенно, если руку на сердце, ничего бы я не поняла. Скажи мне Лёшка, что Артём сволочь продажная, ни за что бы ему не поверила. Приняла бы за неумелую Лёшкину попытку не допустить моего замужества.

Лёшка-Лёшка. Неправильный ты какой-то. Все-то у тебя не так. Ни влюбиться по-человечески, ни жениться, ни объяснить любимой девочке, почему не стоит выходить замуж за продажную сволочь. Неправильный.

Башка ж у мужика умная, иначе б фиг добился таких высот в бизнесе. Кто бы мог подумать еще несколько лет назад, что из этого крестьянина, не умеющего связать двух слов, получится толк.

В мозгу проскользнула догадка: чего-то я в нем не разглядела, не поняла. Что-то важное упустила. Будь он на самом деле таким, как я привыкла о нем думать, он и сегодня сидел бы в своей деревне, картошку окучивал.

Я даже не заметила, как злость к Дружникову испарилась. Стоило лишь взять в руки фотографии со смущенным от собственной беспринципности Артёмом, злость и даже ненависть к Лёшке испарились в одно мгновение.

В душе царило сплошное разочарование. Всем и всеми. В том числе Дружниковым. Наверняка ведь мог найти какой-то способ объяснить мне гнилую Артёмову сущность. Если он видел, что представляет собой мой избранник, а Лёшка вне всякого сомнения это видел, он обязан был объяснить мне это, пока я еще не влюбилась в ничтожество окончательно. Но нет, ждал. Ждал, чтоб ударить побольнее.

В любом случае идти мне некуда. Вычурно распорядилась жизнь. Лёшка, которого я никогда не воспринимала серьезно, оказался единственным, кто может теперь предоставить мне крышу над головой. Не исключено, что еще кто-нибудь пустил бы меня погреться, но пойду ли я сама, вот в чем вопрос. Близкие люди предали, к ним я и в самую лихую годину не постучусь. А другим объяснять придется, что произошло. А объяснить другому то, чего не понимаешь сама, затруднительно. Вот и получается: Лёшка теперь единственный, кто может защитить меня от невзгод. Все шиворот-навыворот.

Дружников словно услышал мои мысли, тут же материализовался на пороге. Восторга его появление не вызвало. Однако и неприятия особого я не ощутила. Пришел и пришел, не гнать же. Мною все еще владела апатия.

Не покинула она меня и тогда, когда Лёшка присел рядышком, погладил по растрепанным волосам. Я даже не заметила, когда вытащила из прически шпильки. Наверное, они выскочили, когда я слишком резко сдернула фату. Красивая была фата, с жемчужным веночком. Жаль, что пропала без толку, как и платье. Жалко пропавшего даром праздничного макияжа, никто его теперь не оценит. Прически тоже жалко, полдня в парикмахерской просидела. Пусть не полдня, но три часа — тоже огромный кусок времени. Знала бы, что ради Лёшкиной потехи, я бы даже голову мыть не стала, не то что в парикмахерской под сушкой париться. Пришла бы на собственную свадьбу нечесаная, в старых джинсах и замызганной футболке. Пусть бы воровал на здоровье, сколько влезет, хоть не так обидно было бы.

Обида как внезапно обожгла, так же и остыла. Лёшка запустил ладонь в мои волосы, попытался провести пальцами, как гребнем. Нет, по-другому. Гребнем наверняка было бы больно: волосы-то спутались от начеса. А у Лёшки мягко вышло. Приятно. Даже не ожидала, что его рука такой теплой окажется. И… уютной, что ли. Понимаю, что звучит крайне неправдоподобно: Лёшка и вдруг уют, тепло. Чем спонтаннее ощущение, тем больший эффект производит. Такое облегчение на меня свалилось, вроде из тела иголки вытащили, которыми кто-то немилосердный щедро меня нашпиговал.