Ученые единодушно заключили, что компоненты бляшек очень напоминают вещество под названием амилоид. Этот термин ввел в обращение Рудольф Вирхов в 1854 году – латинское слово
Белки – это химические рабочие лошадки живой материи. В любой клетке организма тысячи разных белков. Одни, простые и маленькие, и исполняют рутинные задачи – например, поддерживают структуру клетки, – другие, большие и сложные, играют множество ролей в различных задачах: обеспечивают мобильность клетки, коммуникацию и защиту от рака. Белки состоят из цепочек аминокислот, свернутых в сложные трехмерные структуры, и служат в клетке «актерами» (а, скажем, гены просто пишут «сценарий», «инструкции», по которым строятся белки). То есть гены – источник жизни, однако состоит она из белков. Но иногда какой-нибудь белок ломается, пропадает с радара и откладывается в органах и вокруг них. К шестидесятым годам ученые начали замечать интересную особенность амилоидных отложений: их много при многих заболеваниях, в том числе при диабете, почечной недостаточности и некоторых сердечно-сосудистых болезнях. Видимо, болезнь Альцгеймера тоже следовало включить в этот список.
Однако между учеными вышел спор по поводу структуры клубков. Кидд был поражен ее сходством с ДНК и на этом основании назвал ее «двойными спиральными волокнами». А Терри, напротив, полагал, что каждая нить – это тонкая трубочка, «скрученная нейротрубка». Я видел эти нити в лаборатории и, признаться, часто думаю, что и то, и то – правда. Казалось бы, мелочи, но правильный ответ был необходим как воздух: такого рода дотошность в свое время помогла ученым понять, как ведут себя вирусы.
В течение ближайших тринадцати лет ни Кидд, ни Терри не могли разобраться, кто же прав. А затем, в 1976 году, опираясь на данные новейших моделей электронного микроскопа и достижения биохимии, Терри обнаружил, что прав был Кидд: волокна действительно представляют собой странную двойную спираль, по структуре похожую на ДНК.
Знать структуру клубков было очень важно, поскольку стало ясно, что они фундаментально отличаются от бляшек – те были сферическими и содержали будто бы стопки амилоида, сложенные друг на друга, словно ступени на лестнице. Это дало основу для дальнейших вопросов о взаимоотношениях бляшек и клубков. Что появляется сначала, а что потом? Может быть, одно – причина другого? И нужно ли наличие и бляшек, и клубков, чтобы возникла болезнь?
Теперь нужно было сдернуть с болезни Альцгеймера покров «нормального» старения. «К старческому слабоумию нужно было подойти серьезно, а для этого, кроме всего прочего, осознать, что это не социальная, а скорее научная проблема, – писал историк науки Джесс Бэллинджер. – Следовало изучать не столько процесс старения как таковой, сколько непосредственную реальную угрозу – страшную болезнь»6
. Иначе говоря, то, что болезнь Альцгеймера свойственна пожилым, было не так уж и важно. Это болезнь, и ее требовалось распознать и четко определить. Но для этого необходимо было провести корреляцию между болезнью Альцгеймера и патологией мозга: ученым предстояло доказать, что болезнь Альцгеймера можно выявить и количественно оценить при изучении тканей мозга.Задача оказалась не из легких. Биология старения мозга остается одной из главных тайн нейрофизиологии. Здоровый мозг между 50 и 80 годами уменьшается в размерах и теряет в весе примерно на 10 %. В ходе этого процесса какое-то количество клеток отмирает естественным образом, но в основном они просто уменьшаются и начинают медленнее функционировать – вот почему у пожилых людей часто наблюдается легкая забывчивость и иногда возникают сложности с речью и повседневными делами. Но по-прежнему неясно, почему бляшки и клубки накапливаются и при нормальном старении. Поэтому главная загадка, на которую должны были ответить первые исследователи, заключалась в том, чтобы разобраться, почему у некоторых людей есть бляшки и клубки, но при этом нет никакой болезни Альцгеймера.