В погоне за призраком

Несмотря на весьма практичный ум, а, может быть, и благодаря ему, Абрабанель был весьма склонен к суевериям, ведь чем больше душа человека отходит от искренней веры в Бога, тем больше она подпадает под власть страхов и суеверий. Абрабанель верил колдунам, астрологам, чародеям и прочим представителем халдейской мудрости, к которой со времен вавилонского пленения так или иначе тяготели души избранного народа. Якоб знал о склонности своего хозяина и опасался, что тот подпадет под очарование очередного шарлатана. И, вправду, глаза коадъютора зажглись любопытством. Он уже было собрался что-то сказать, как его перебила собственная дочь.

— Наша вера велит нам не общаться с гадателями, — произнесла Элейна и улыбнулась.

— Ваша? — еще раз с иронией переспросил Кроуфорд, несколько переступая границы дозволенного.

— Да, моя, лютеранская вера, — с нажимом ответила Элейна и уже без всякого смеха посмотрела ему в глаза.

— О, простите, мадемуазель, я не хотел оскорбить ничьих религиозных чувств. Просто я сам — католик, и мне хотелось лишь внести ясность, кого благодарить за свое спасение.

— Вы — католик? — удивился в свою очередь Харт. — Я, представьте себе, тоже, невзирая на то, что англикане захватили духовную власть в нашем Отечестве. Я, знаете ли, не был готов поменять десять заповедей на «Тридцать девять статей»[17].

— Как я вас понимаю! Шутка ли — сократить список разрешенных шалостей еще на 29 пунктов! Да еще лишиться причастия! Решительно не понимаю, для чего у англикан Христос приходил на землю?!

— Видимо, чтобы прочесть нам мораль в духе «Законов против роскоши»! — рассмеялся Харт и посмотрел на Элеину. Но та опустила голову, и лишь по легкой складке между бровями было видно, что разговор этот наводит ее на мучительные раздумья.

— Я надеюсь, что наши взгляды не помешают нашей дружбе, — осторожно заметил Абрабанель.

— О нет, конечно. Сегодня религиозные взгляды вообще почти никому не мешают, особенно в делах, — невинно заметил Кроуфорд, и на его лице просияла улыбка порядочного человека. — Если только не брать в расчет проблемы гугенотов и колониальную политику.

— Но все же, как вы, католик, можете увлекаться гаданием? — Элейна снова повернула разговор в интересующее ее русло.

— Да, тем более вы нам сами ранее сказали, что глупо надеяться на звезды! — заметил банкир, поднимаясь из-за стола. — В каком же случае вы покривили душой, сэр?

— Боюсь, что я и сам этого не знаю! — небрежно обронил Кроуфорд. — Душа человека что бездна. Только Творцу под силу разобраться в том, что Он там натворил. Пожалуй, когда меня взвесят и найдут слишком легким…

— Ну, уж это чересчур мудрено! — усмехнулся Абрабанель. — Эти софизмы оставьте для модных салонов, а у меня к вам деловой разговор, не забудьте!

— Я не буду испытывать ваше терпение, — с видом полнейшей серьезности ответил Кроуфорд. — Вот только заберу кошелек. Он придаст мне весу, когда вы возьмете меня в оборот.

Более уже к этому разговору не возвращались. За десертом Кроуфорд развлекал их милой болтовней и сплетнями о нравах обитателей Нового Света.

Уильям вернулся к себе в каюту в смятенных чувствах. Его неудержимо влекло к Кроуфорду со всеми его странностями и противоречиями. Он знал этого человека всего три дня, но если бы тот позвал его за собой, Харт не стал бы долго раздумывать. И он чувствовал, что тот сам испытывает к Харту что-то вроде симпатии.

Сам Харт, имея двух старших братьев, никогда не испытывал к ним ничего подобного. Только дядя моряк, да и один мальчик, с которым они делили соседние кровати в дортуаре, вызывали в нем подобные чувства. С тем мальчиком они даже дружили, вместе совершая набеги на фермерские огороды и убегая из спальни по ночам. Но друг погиб жестокой и нелепой смертью — упав с лошади, он зацепился ногой за стремя, и лошадь раздробила ему голову о камни на пустоши. Тогда Уильям впервые увидел кровь, и, лежа ночами, он все вспоминал то их совместные проделки, то забрызганный кровью вереск рядом с бездыханным телом его друга.

Теперь Уильям увидел в Кроуфорде воплощение своих представлений о настоящем джентльмене. Хотя, на первый взгляд, ничем особенным он себя не проявил, а, наоборот, постоянно оказывался перед публикой в роли жертвы — жертвы судьбы, пиратов, океана. Но и эту неблагодарную роль он играл с таким блеском, будто сам являлся и драматургом всех своих невзгод, и их исполнителем. Даже обычный кожаный кошелек, снятый с его пояса, и тот хранил в себе какую-то тайну. Давид Абрабанель сразу понял, что перед ним человек незаурядный, и отнесся к нему с большим вниманием и уважением. И Якоб Хансен, которого нельзя было назвать зеленым юнцом, и тот насторожился, как пес, почуявший волка.