В погоне за провокаторами

Трауберг и Лебединцев в разговоре со мной не только допускали, что я прав, обвиняя Азефа в провокации, но в конце концов — особенно Трауберг — соглашались со мной, что Азеф — провокатор. Я не могу представить себе, чтоб обстановка их ареста не укрепила бы их в обвинении Азефа.

На это молчание Трауберга и Лебединцева насчет Азефа с особенным подчеркиванием указывали эсэры на моем суде, когда возражали мне. Они ссылались на мнение их обоих, как на мнение людей, кто лучше, чем кто-нибудь, мог догадываться, кем они выданы, и если они даже в тюрьме после моего предупреждения все-таки не подозревали Азефа, то, значит, они ни на одну минуту не допускали против него такого обвинения.

В связи с комиссией по расследованию моего обвинения Азефа отмечу один эпизод, связанный с именем эсэра Леоновича.

Леонович не состоял членом этой комиссии, но был одним из ее инициаторов. Именно с ним и приходил ко мне Натансон объявить об ее образовании. В партии эсэров Леонович играл вообще видную роль.

Знакомя постепенно комиссию со всеми накопившимися у меня сведениями и соображениями относительно Азефа, я сообщил и о том, что получил от Доброскока, несомненно, поддельный документ, обвиняющий видного эсэра в провокации, и устно во всех подробностях познакомил комиссию с его содержанием. Я только не называл имени эсэра, о ком шла речь. Я доказывал, что цель документа одна: спасти Азефа от моего обвинения и набросить сомнение на людей невиновных. Для меня вся переписка с Доброскоком и в частности этот им присланный документ были новыми яркими доказательствами того, что Азеф — провокатор.

В комиссии очень заинтересовались документом и просили, чтобы я его им показал и назвал упоминаемое в нем имя. Но я отказался это сделать.

Через несколько дней ко мне пришел Савинков, если не ошибаюсь, тоже постоянно участвовавший в комиссии Он сказал мне, что вполне согласен со мной, что в партии эсэров несомненно есть центральная провокация, но, конечно, этим провокатором не может быть Азеф, а что надо искать какое-нибудь другое лицо. Он спросил меня, не подозреваю ли я кого-нибудь, кроме Азефа, среди эсэров в провокации и почему я не допускаю возможности, что лицо, указанное в документе Доброскока, действительно провокатор.

Я ему ответил, что среди известных мне центральных деятелей эсэров я не вижу никого, кого бы я мог заподозреть в провокации, а указанию в документе Доброскока не придаю значения, потому что документ — несомненно подложный и прислан, чтобы навести меня на ложный след.

При следующей нашей встрече Савинков снова стал просит, чтобы я его познакомил с этим документом. Я долго отказывал ему в этом, но в конце концов, взяв слово не разглашать упоминаемую фамилию, показал его Савинков, к моему изумлению, познакомившись с документом, стал настойчиво просить у меня разрешения показать документ комиссии. В комиссии тоже продолжали о том же просить меня. После данного мне слова, что этим документом не воспользуются для обвинения упоминаемого лица, я его передал в комиссию. Со мной, по-видимому, согласились, что документ — подложный, но мы разошлись в его толковании. Я утверждал, что им хотят спасти Азефа от моего обвинения, а мне указывали, что тут кроется тончайшая политика охранников. Выгораживая Азефа, они этим самым хотят укрепить меня в моем его обвинении!

К Леоновичу отношение у эсэров вначале не переменилось. Он продолжал принимать участие в делах, был на съезде в Лондоне, но со временем у некоторых эсэров к нему я стал замечать какое-то осторожное отношение, но не более.

После разоблачения Азефа эсэры начали расследовать, не участвовал ли кто-нибудь из их товарищей вместе с Азефом в сношениях с департаментом полиции или, по крайней мере, не знал ли кто-нибудь об этом? Эти расследования начались едва ли не с Леоновича. Против него возбудили формальное расследование и вокруг его имени подняли шум. Вопреки нашему договору, эсэры воспользовались в деле Леоновича документом Доброскока. Когда по этому делу допрашивали меня, то я, разумеется, прежде всего выступил с решительным протестом против того, что в этом деле ссылались на заведомо подложный документ. Обвинения против Леоновича, как и следовало ожидать, были выдумкой. Доброскока и сделаны были по указанию Герасимова.

Глава двадцатая

Конференция эсэров в Лондоне — Участие в ней Азефа — Привлечение меня эсэрами к суду — Мои встречи с Лопухиным в Петербурге и за границей

В августе 1908 г. в Лондоне собралась тайная эсэровская конференция или съезд. Там должны были поднять вопросы о борьбе с провокацией, о политическом терроре и т. д.

Совершенно неожиданно из Лондона, со съезда, когда он еще не кончился, в Париж приехал бывший шлиссельбуржец М. Фроленко[113], живший у меня в «Былом», и по секрету сообщил мне, что на съезде находится глава Боевой Организации» — Азеф.