В погоне за рассветом

Помнишь, как мы сидели в той холодной генуэзской тюрьме: я предавался воспоминаниям, а ты подбирал для них правильные слова — и как мы решили, что именно этими словами мои истории и надо рассказывать. Ты был признанным рассказчиком, а я незаурядным путешественником. Ты был Луиджи Рустичелло из Пизы, а я — Марко Поло из Венеции. Ты был ценителем изящной словесности и фантазером, известным благодаря своим сказкам о временах рыцарства — Тристан и Изольда, Ланселот и Джиневра, Амис и Амильон. Я же был таким, каким ты описал меня в своей книге, представителем благородного рода, «sajes et nobles citaiens de Venece» — знатным гражданином Венеции. Мы договорились, что в нашу книгу войдут только те мои приключения и наблюдения, которые мы сможем напечатать, не испытывая стыда и угрызений совести, чтение коих не нанесет обид чувствам христиан, девственниц и монахинь.

Более того, мы решили убрать из книги все, что может поколебать доверие читателей, которые предпочитают всю свою жизнь оставаться дома. Припоминаю, как мы с тобой даже поспорили о том, стоит ли включать в нее мое первое знакомство с камнем, который горит, и с тканью, коя, напротив, горению не подвержена. И в результате б ольшая часть особенно интересных случаев, произошедших со мной во время путешествий, была, если так можно выразиться, откинута на обочину дорог, по которым я скитался. Мы убрали из книги нашей все самое скандальное, непристойное и невероятное. Однако теперь ты говоришь мне, что собираешься восполнить сии пробелы, причем сделать это так, дабы не бросить тень на мое имя.

Итак, твой новый герой будет зваться монсеньором Боудином, а не мессиром Марко, он будет родом из Шербура, а не из Венеции. Во всем же остальном монсеньор Боудин останется мной. Он испытает и вытерпит все, что выпало на мою долю, а также изведает дарованные мне наслаждения — словом, с ним произойдет все то, о чем я молчал до сих пор, если только я освежу память своего доброго друга, вновь поведав тебе те многочисленные истории о давних временах.

Разумеется, сие большой соблазн: как если бы я прожил заново все те дни и ночи, а ведь именно этого я жаждал столь долго. Ты знаешь, всю свою жизнь я хотел побывать на Дальнем Востоке. Хотя нет, откуда тебе знать? Я не говорил об этом даже самым близким людям. Это была заветная мечта, слишком дорогая для меня, чтобы ею с кем-то делиться…

Вообще-то несколько раз я был близок к тому, чтобы осуществить ее. Но когда меня освободили из генуэзской тюрьмы и я вернулся в Венецию, мне пришлось заняться семейными делами, так что мой отъезд оказался под большим вопросом. А вскоре я встретил Донату и она стала моей женой. Я снова отложил путешествие, а затем родилась дочь. Понятно, что при таких обстоятельствах я не мог уехать, а потом на свет появилась вторая дочь, за ней третья. Все время находились какие-то причины, то одна, то другая, я продолжал колебаться и вдруг однажды понял, что превратился в старика.

В старика! Немыслимо! Когда я заглядываю в нашу книгу, Луиджи, я вижу себя там мальчиком, затем юношей, зрелым мужчиной, и даже в самом конце книги я все еще полон сил и достаточно крепок. Когда же я смотрюсь в зеркало, то вижу в нем пожилого незнакомца: согбенного и высохшего, всего в старческих пятнах, покрытого ржавым налетом прожитых шестидесяти пяти лет. Я бормочу: «Этотстарик не сможет снова отправиться в путешествие», — после чего понимаю, что этот старик и есть Марко Поло.

Твое письмо пришло как раз в то время, когда я почувствовал, что жизнь прошла. Так что разве я могу упустить возможность и отказаться от твоего предложения поучаствовать в создании новой книги? Будучи теперь больше не в состоянии делать то, что делал когда-то, я могу хотя бы вспомнить об этом, вкусить это, скрываясь под личиной Боудина. Возможно, тебя удивляет, что я так обрадовался сей возможности, как, наверное, удивляет тебя и мое замечание, что прежняя книга принесла мне как незаслуженное признание, так и незаслуженную дурную славу. Постараюсь объяснить.

Я никогда не утверждал, что был первым человеком, который проделал путешествие с Запада в далекую Азию, да и ты нигде в нашей книге об этом не пишешь. Тем не менее, похоже, у большинства читателей создалось именно такое впечатление. А ведь, по крайней мере, среди моих земляков я уж точно не был первым. Достаточно сказать, что мой отец и дядя уже однажды побывали на Востоке и вернулись в Венецию, чтобы в следующий раз взять с собой меня. Более того, будучи на Востоке, я и сам встретил там немало европейцев, начиная с англичан и кончая венграми, которые приехали туда еще до меня и оставались там дольше, чем я.