В погоне за рассветом

— Надеюсь, что так, хозяин, в противном случае была совершена еще большая ошибка. Но это еще не все, хозяин, какое-то время спустя стражники пришли снова, связали Уссу и поволокли прочь и его. Едва придя в себя, я возобновил расспросы. Но мне грубо ответили, чтобы я поменьше интересовался способами пыток. Так вот, Дондука схватили, убили и похоронили, и Уссу тоже схватили, теперь моя очередь! Поэтому я сбежал из казармы, чтобы найти вас и…

— Тихо, — сказал я и бросил вопросительный взгляд на Чимкима.

Тот сказал:

— Отец обеспокоен и хочет выяснить все, что только возможно, о своенравном ильхане. Вспомни, ты ведь сам упомянул прошлым вечером, что вас сопровождали люди из личной охраны Хайду. Без сомнения, отец полагает, что они хорошо осведомлены о своем хозяине — вдруг тот готовит бунт? — Чимким остановился, заглянул в свой бокал и добавил: — Допросы проводит Ласкатель.

— Ласкатель? — удивленно пробормотал Ноздря.

Я принялся усиленно размышлять, от чего у меня заболела голова, и через некоторое время сказал Чимкиму:

— Это очень бесцеремонно с моей стороны вмешиваться в дела, которые касаются только монголов. Однако я чувствую некоторую долю ответственности…

Чимким осушил свой бокал и встал.

— Пойдем, я познакомлю тебя с Ласкателем.

Не скажу, что подобное заявление меня обрадовало. Я предпочел бы провести весь день в своих новых покоях — лечить головную боль и знакомиться с близнецами Биликту и Биянту, — но я отправился к Ласкателю и заставил Ноздрю пойти с нами.

Мы проделали немалый путь по крытым переходам, открытым дворам и каким-то лестницам, которые вели в подземелье, а затем снова долго шли через подземные мастерские, полные ремесленников, кладовые и винные погреба. После этого Чимким провел нас через анфиладу освещенных, но безлюдных комнат, их каменные стены были влажными от слизи и пятен лишайников. Здесь принц ненадолго остановился, чтобы тихим голосом сказать Ноздре, хотя, несомненно, его совет относился и ко мне тоже:

— Не употребляй больше слово «пытки», раб. Ласкатель чувствительный человек. Он обижается и негодует, когда так говорят. Даже когда речь идет о важном деле и он вынужден выбивать людям глаза и класть в пустые глазницы горячие угли, — это совсем не пытки. Называй это допросом, лаской, щекоткой — называй как угодно, но не пыткой — не ровен час ты и сам попадешь к Ласкателю, и тогда он припомнит тебе столь непочтительное отношение к его профессии.

Ноздря только громко сглотнул, а я сказал:

— Понимаю. В христианских темницах это официально называется «проводить допрос с пристрастием».

Наконец Чимким привел нас в помещение, которое, если бы не факелы и не слизь на стенах, могло вполне сойти за контору в процветающем торговом доме. Комната была полна высоких письменных столов, за которыми стояли служащие, занятые гроссбухами, документами или абаками — привычная рутина хорошо поставленного дела. Это была человеческая бойня, но бойня организованная и упорядоченная.

— Ласкатель и все его служащие — хань, — сказал Чимким в мою сторону. — Они гораздо лучше нас подходят для этого занятия.

По-видимому, даже наследному принцу не разрешалось входить во владения Ласкателя. Мы просто стояли и ждали, пока старший из этих служащих хань — высокий, с суровым выражением лица — не соблаговолил подойти к нам. Они с принцем какое-то время говорили на языке хань, затем Чимким перевел мне:

— Человека по имени Дондук допрашивали первым, он вел себя достойно, но отказался сообщить хоть какие-то сведения о своем хозяине Хайду. Тогда он был, как ты выражаешься, допрошен с пристрастием, на пределе способностей Ласкателя. Но Дондук оказался упрямым, и таким образом — поскольку мой отец издал на сей счет приказ — его предали «смерти от тысячи». Затем был арестован человек по имени Уссу. Он также вынес и обычный допрос, и допрос с пристрастием, и теперь тоже будет предан «смерти от тысячи». Оба, разумеется, заслужили ее, будучи предателями по отношению к верховному правителю, моему отцу, но… — Чимким произнес это даже с какой-то гордостью, — Дондук и Уссу преданы своему ильхану, непоколебимы и храбры. Они настоящие монголы.

— Скажи, а что такое «смерть от тысячи»: от тысячи чего?

Чимким ответил, снова понизив голос:

— Марко, называй это смертью от тысячи ласк, тысячи мучений, тысячи проявлений нежности, какая разница? Получив хоть что-нибудь в таком количестве, человек умрет. И название означает всего лишь, что смерть будет медленной.

Он явно хотел на этом закончить разговор, но я сказал:

— Я никогда не питал особой любви к Дондуку, а вот Уссу был гораздо более приятным попутчиком. Мне бы хотелось узнать, как долго его еще будут мучить.

Чимким недовольно скривился, но повернулся и снова заговорил со старшим служащим. Тот, похоже, удивился, немного помялся и вышел из комнаты через обитую железом дверь.

— Только моему отцу или мне разрешается созерцать это, — зашептал Чимким. — И даже я должен говорить Ласкателю льстивые комплименты и униженно извиняться за то, что оторвал его от работы. Сейчас ты увидишь Ласкателя.