В погоне за рассветом

— Слово «каан» — это титул, он означает «великий хан всех монгольских ханов», — объяснил отец. — Ты, наверное, слышал про Хубилая, его у нас почему-то ошибочно называют великий хан Катай.

Я в изумлении вытаращился на батюшку.

— Вы встречались с монголами? И выжили?

— Встречались и со многими подружились. Наиболее влиятельный наш друг, пожалуй, сам каан Хубилай, который управляет самой большой империей на земле. Он попросил нас отвезти Папе Клименту его послание…

Отец продолжил свои объяснения, но я уже не слушал. Я смотрел на него, открыв рот, выпучив глаза от изумления и восхищения, и думал: «И это мой отец, которого я уже давным-давно считал мертвым… Этот самый обычный с виду человек заявляет, что является посредником между правителем варваров и Святейшим Папой!»

В заключение он сказал:

— …Ну а потом, если Папа даст нам сотню священников, которых просит прислать Хубилай, мы отправимся с ними на Восток. Мы снова вернемся в Китай.

— А когда мы поедем в Рим? — спросил я.

— Ну… — сказал он застенчиво.

— После того, как твой отец женится на твоей новой матери, — ответил дядя. — Это значит, что придется подождать, пока священник сделает оглашение.

Но его брат возразил:

— Да нет, Маттео, так долго ждать вряд ли придется. Поскольку нас с Фьорделизой едва ли можно назвать молодыми, мы ведь оба вдовеем, padre Нунзиата, возможно, освободит нас от процедуры трех оглашений.

— Что еще за Фьорделиза? — спросил я. — И не слишком ли поспешно ты все решил, отец?

— Ты ее прекрасно знаешь, — сказал он. — Фьорделиза Тревани, наша соседка, владелица дома, который находится ниже по каналу.

— Да. Она приятная женщина. И между прочим, была лучшей маминой подругой.

— Если ты собираешься этим пристыдить меня, Марко, я напомню тебе, что твоя мать уже в могиле, так что нет нужды завидовать, ревновать или разбрасываться обвинениями.

— Это правда, — сказал я и дерзко добавил: — Но ты не носишь lutto vedovile[88].

— Твоя мать уже восемь лет как мертва. И по-твоему, я должен теперь надеть траур и носить его в ближайшие двенадцать месяцев? Я не так молод, чтобы позволить себе скорбеть целый год. К тому же и донна Лиза не bambina[89].

— Ты уже сделал ей предложение, отец?

— Да, и она приняла его. Завтра мы отправляемся с ней на встречу с padre Нунзиатой.

— Вряд ли донна Фьорделиза довольна тем, что ты сразу же после женитьбы уедешь?

Услышав это, дядя взорвался:

— Да как ты смеешь такое говорить, щенок?!

Но отец терпеливо пояснил:

— Я именно поэтому и женюсь на ней, Марко, что уезжаю. Слезами горю не поможешь. Я вернулся домой, ожидая найти твою мать живой и все еще стоящей во главе Торгового дома. Но она покинула сей мир. А вдобавок я еще теперь — по твоей собственной вине — не могу оставить сына заниматься делами. Старый Доро — хороший человек, и ему вполне можно доверять. Тем не менее я предпочитаю, чтобы во главе дела стоял кто-нибудь из нашей семьи. Донна Фьорделиза с удовольствием возглавит наш Торговый дом. К тому же у нее нет детей, так что никто не станет соперничать с тобой за наследство, если это тебя волнует…

— Наследство меня нисколько не волнует, — ответил я и вновь дерзко продолжил: — Я беспокоюсь из-за того, что моей матери выказано неуважение, и донне Тревани, похоже, тоже. Да вся Венеция будет над ней смеяться и сплетничать о твоей поспешной женитьбе из меркантильных интересов.

На это отец сказал мягко, но ставя в разговоре точку:

— Я — купец, она — вдова купца, а Венеция — купеческий город, где все знают, что нет ничего лучше, чем сделать что-либо из меркантильных интересов. Для венецианца деньги — это вторая кровь, а ты ведь и сам венецианец. Теперь, когда я выслушал все твои возражения, Марко, я отвергаю их. И больше ничего не хочу слушать. Запомни: слово — серебро, а молчание — золото.

Я закрыл рот и больше не заговаривал на эту тему, уж не знаю, правильно я сделал или нет. В день, когда отец женился на донне Лизе, я стоял в церкви Сан Феличе вместе со своим дядей и всеми свободными слугами из обоих домов, многочисленными соседями, купеческой знатью и их родней, в то время как древний padre Нунзиата, трясясь от старости, проводил свадебную церемонию. И вот наконец венчание закончилось и падре объявил их мужем и женой. Отец повел новобрачную в ее новое жилище, а за ними последовали и все приглашенные гости. Я же тем временем тихонько улизнул.

Хотя я был одет во все самое лучшее, ноги принесли меня к портовым ребятам, благо это было по соседству. После того как меня освободили из тюрьмы, я заходил к ним редко и ненадолго. Теперь, поскольку я был бывшим заключенным, мальчишки, казалось, стали относиться ко мне как к взрослому мужчине, даже как к знаменитости, во всяком случае, между нами образовалась некая дистанция, чего раньше не было.

В тот день я не застал на барже никого, кроме Дорис. Она стояла на коленях внутри трюма, одетая лишь в тесную рубашку, и перекладывала мокрую одежду из одного ведра в другое.