В погоне за счастьем

Я собирался… но она расплакалась. Начала говорить, что не хочет меня терять, давно замечает, что мы отдалились друг от друга, но боялась даже заикнуться об этом. Потому что…

Он замолчал. Питер — мой уверенный в себе, надежный, бесстрашный мужчина, всегда четко формулирующий свои мысли, — вдруг проглотил язык и поджал хвост.

Потому что что? — спросила я.

Потому что, — он с трудом сглотнул, — она подумала, что у меня кто-то есть.

И что ты сказал?

Он упорно смотрел в сторону — как будто ему было невыносимо видеть меня.

Питер, ты должен сказать мне.

Он встал и подошел к окну, уставившись в декабрьскую темень.

Я заверил ее… что в моей жизни нет никого, кроме нее.

Мне понадобилось какое-то время, чтобы переварить это.

Ты не мог так сказать, — глухо прозвучал мой голос. — Скажи мне, что ты этого не говорил.

Он продолжал смотреть в окно, стоя спиной ко мне.

Мне очень жаль, Кейти. Извини.

Извини… Какое пустое слово.

Я люблю тебя…

И вот тогда я бросилась в ванную, хлопнула дверью, заперлась на замок, осела на пол и разрыдалась. Питер стучал в дверь, умоляя впустить его. Но, вне себя от горя и отчаяния, я не хотела даже слышать его.

Постепенно удары в дверь стихли. Мне удалось успокоиться. Я заставила себя подняться, открыла дверь и, шатаясь, добрела до дивана. Питер уже ушел. Я сидела на краешке дивана, пребывая в состоянии, близком к тому, что наступает после автокатастрофы, — тупой шок и где-то в подсознании бьется мысль: неужели это наяву?

Помню, как я на автопилоте надела пальто, схватила ключи от квартиры и вышла.

Потом было такси, и я ехала куда-то, но подробности той поездки не отложились в памяти. Однако, когда мы остановились на углу 42-й улицы перед старинным жилым комплексом Тьюдор-Сити, я, хотя и не сразу, все-таки вспомнила, почему я здесь и кого собираюсь навестить.

Я вышла из такси и зашла в подъезд. Когда лифт остановился на седьмом этаже, я прошла по коридору и нажала кнопку звонка у двери под номером 7Е. Мне открыла Мег, в выцветшем бледно-голубом махровом халате, с извечной сигаретой в углу рта.

Ну, и чем я заслужила такой сюрприз…? — сказала она.

Но тут она вгляделась в меня внимательнее и резко побледнела. Я сделала шаг к ней и уронила голову^га ее плечо. Она обняла меня.

О, дорогая моя… — тихо произнесла она. — Только не говори мне, что он был женат.

Я прошла в комнату. И снова разрыдалась. Она налила мне виски. Я пересказала ей всю эту глупую сагу. Ночь я провела на ее диване. На следующее утро я и думать не могла о том, чтобы явиться в офис, поэтому попросила Мег позвонить мне на работу и сказать, что я больна. Она поспешила в свою спальню, где стоял телефон.

Вскоре она вышла и сказала:

Можешь считать меня надоедливой старухой, сующей нос не в свои дела… но хочу тебя обрадовать: в офисе тебя не ждут раньше второго января.

Что ты там наговорила, черт возьми, Мег?

Я говорила с твоим боссом…

Ты звонила Питеру?

Да.

О боже, Мег…

Выслушай меня. Я позвонила ему и просто объяснила, что ты слегка не в форме. Он сказал, что «учитывая обстоятельства», ты можешь спокойно отдыхать до второго января. Так что радуйся — одиннадцать дней отпуска. Неплохо, а?

Особенно для него — это здорово облегчает ему жизнь. Ему не придется встречаться со мной до отъезда в Лос-Анджелес.

А ты что, хочешь увидеть его?

Нет.

Защите нечего добавить.

Я опустила голову.

Должно пройти время, — сказала Мег. — Много времени. Больше, чем ты думаешь.

Я и сама это знала. Так же как знала и то, мне предстоят самые долгие в моей жизни рождественские каникулы. Горе накатывало на меня волнами. Иногда его провоцировали какие-то совершенно глупые и банальные вещи — например, целующаяся парочка на улице. Или я ехала в метро (в бодром расположении духа после праздного шатания по Музею современного искусства или шопинг-терапии в «Блумингдейлз») — и вдруг, совершенно неожиданно, возникало ощущение, будто я лечу в глубокую пропасть. Я перестала спать. Я резко похудела. Каждый раз, как я пыталась себя увещевать, эмоции снова брали верх, и я впадала в отчаяние.

Я поклялась, побожилась, зареклась больше никогда не терять голову из-за мужчины и не выказывала ни малейшей симпатии (а наоборот, демонстрировала презрение) к подругам, которые превращали свои любовные неудачи во вселенскую трагедию: манхэттенский вариант «Тристана и Изольды».

Но бывало так, что я просто не знала, как прожить настушющий день. В такие минуты я чувствовала себя заложницей глупой и избитой драмы. Помню, как-то на воскресном завтраке с матерью в местном ресторанчике я вдруг разревелась. Пришлось выйти в туалет и отсидеться там, пока не улеглись мелодраматические всплески в духе Джоан Кроуфорд. Вернувшись за столик, я заметила, что мама уже заказала нам кофе.

Меня очень беспокоит твое состояние, Кэтрин, — тихо сказала она.

Просто была очень тяжелая неделя, не обращай внимания.

Это мужчина, не так ли? — спросила она.

Я села за стол, залпом выпила кофе и кивнула головой.

Должно быть, все это очень серьезно, раз ты так расстраиваешься.

Я пожала плечами.

Не хочешь рассказать мне? — спросила она.

Нет.