В погоне за тайной века

«Наконец утром, около полудни, — записывает Михаил Францевич 2 марта, — застал я Меньшикова. Прием был общий для всех — человек до 15. Меня спросил он:

— Что скажете?

— Смею просить ваше сиятельство о назначении в мой отряд парохода для промера мелей и около берегов.

— К осени, быть может, дадим какой-нибудь.

— Благодарю, ваше сиятельство, и покорнейше прошу уж не присылать парохода осенью, когда нельзя работать. Смею ли еще просить о назначении судов: двух бригов и двух шхун для промера среди моря. Старые, гнилые для этого не годятся.

— Дадим какие есть».[306]

Неприязнь Меньшикова к Рейнеке была известна всему морскому министерству: «Чиновники всех рангов, стараясь угодить „сиятельству“, создавали новые преграды на трудном пути моряка-исследователя. На схватки в морском ведомстве приходилось тратить не меньше сил и больше нервов, чем на самую опись моря… Дневник его сохранил следы этой перепалки с „подлецами“» (выражение Рейнеке).

Однажды, когда вместо выбившегося из штурманов и сведущего в гидрографических исследованиях командира судна «Голубка» попытались назначить в экспедицию незнакомого ему флотского лейтенанта, Рейнеке резко оборвал начальника Гидрографического департамента, заявив, что ему «нужен человек с головой и душою, а не мясо с эполетами». Когда высокопоставленный чиновник Лавров вздумал доказывать полезность такой замены, Михаил Францевич беспощадно отчитал его. «На это ответил я ему, — записано в дневнике, — что из опыта знаю, каково подчинять рабочих людей тунеядным командирам, пекущимся только об окраске судна, и что суд о моих работах ожидаю я не от него, Лаврова, а от его внуков, которые быть может будут людьми дельными». [307]

Двадцать лет Рейнеке отдал Балтике. В мае он покидал Петербург и возвращался только в октябре.

И так двадцать лет из года в год! Он не бежал от этой будничной работы… Когда приятели возмущались его упорным нежеланием отправиться в дальние скитания, он отмахивался от них и продолжал заниматься съемкой и промером, наблюдениями и расчетами. «Добросовестный путешественник или исследователь страны должен удовольствоваться девизом: полезным можно быть, не бывши знаменитым!». Таково было его основное жизненное правило. Он изведал большие и малые заливы Восточной Балтики, заглянул в изумительно красивые шхеры, изучил каждый рейд, каждый остров, каждую бухту. Море Балтийское стало частью его жизни, как часть его жизни уже принадлежала Белому морю. Море грустило и печалилось, смеялось и радовалось вместе с ним. Он запомнил и золотистые дорожки луны на ленивой зыби, и отражения бледных облаков в тихие белые ночи, и несущуюся под шквалами рябь, и седые угрюмые волны, от которых приходилось искать убежище либо в гаванях, либо в шхерах…

Но это море, которое Рейнеке любил, каждый год уносило часть его сил и здоровья.

Михаил Францевич уже давно болел. Еще в 1844 году придерживался диеты из-за частых приступов болезни печени. Уже тогда обострение ревматических болей в правой руке было столь сильным, что он не мог держать корректуру карт Балтийского моря. Он лучше, чем кто-либо, знает, что здоровье его надорвано скитаниями по морям, что болезнь скоро лишит его возможности заниматься исследованием Балтики. Он спешит составить лоцию Финского залива, карты шхер, рейдов, островов, словом, все сделать таким образом, «чтобы не стыдно было умирать».

После 25-летних трудов на пользу гидрографии болезнь настолько обостряется, что он уже не может все время находиться на корабле. С 1849 года он живет летом на островах Даго и Эзель, вблизи которых экспедиция ведет исследования, и оттуда распоряжается работами. Но ему не сидится на берегу, и он, как это ни тяжело, предпринимает время от времени плавания по району промера и съемки.

Один из сподвижников и друзей Рейнеке вспоминал о своем командире: