В погоне за утром (Преследуя восход)

Монотонное пение оборвалось внезапно, я не заметил, чтобы кто-то подал сигнал. Вся процессия как один опустилась вниз, толпа обмякла, как повисшая парусина. И Волки, и люди скорчились, подняв руки над головой. И только один остался стоять позади собравшихся – тот, кого, как я совершенно точно знал, еще минуту назад там не было. Неторопливыми ритуальными движениями фигура в одеянии с капюшоном скользнула вперед по спинам своих распростертых последователей и мягко ступила на плоский, обезображенный пламенем камень. Барабаны застучали и взвизгнули, руки протянулись вперед, и капюшон был откинут. Как луна, выглядывавшая из-за черной тучи, на его последователей смотрело лицо Дона Педро.

Я видел его очень отчетливо – на его лице все еще играла полуулыбка. Наступившее молчание, когда все затаили дыхание, было нарушено внезапным криком животного, низким протестующим мычанием, за которым последовала какофония других криков. Пищали цыплята, кто-то блеял – то ли овцы, то ли козы; лаяли по меньшей мере две собаки. И это вовсе не выглядело глупым, напротив, это страшно пугало. Если они были тем, о чем я думал…

Дон Педро распростер руки и один раз громко щелкнул пальцами. Шедший впереди Волк с развевающимися одеяниями взобрался на алтарь к Дону Педро, а за ним последовали остальные: карибы, белые и черные – почти все они возвышались над маленькой фигурой Дона Педро. Однако в свете костра выделялся только он, он казался единственной заметной точкой, а все прочие – бесплотными, как собственные тени на камне, скорчившиеся и дрожащие. Дон Педро запел своим шепелявым голосом:

Cote solei' leve?

Li leve lans l'est!

Cotee solei' couche?

Li couche Lans Guinee!

И тем не менее, ответный экстатический шепот толпы прозвучал еще более хрипло, мощнее, чем удар грома.

Li nans Guinee,

Grands, ouvri'chemin pour moins!

Затем, сначала медленно, в особом пульсирующем ритме, они стали хлопать в ладони, и этот звук нарастал, ускорялся, пока не заглушил барабаны.

– Это называется batterie maconnicue, – тихонько пробормотал Ле Стриж. – Стук в Дверь.

– Вечеринка начинается, а? – напряженно сказал Джип.

Дон Педро на мгновение закрыл глаза, словно в ожидании чего-то. Затем взял кувшин из рук одного из аколитов и, повернувшись сначала лицом вперед, затем к кострам и, наконец, к скалам, находившимся позади него, он поднял кувшин и слегка потряс им, словно в приветственном жесте – как мне показалось, во всех направлениях по компасу. Потом он коротко что-то прокричал и выплеснул струю содержимого кувшина на белый камень. Жидкость напоминала кровь – она была красно-бурой, но затем, небрежно наклонившись прямо над костром, Дон Педро направил струю в левый костер, а потом развернулся и плеснул ею в правый. Перед алтарем с шипением взметнулась дуга синего пламени. Он поднял кувшин, направив его в нашу сторону, и швырнул его, разбрызгивая жидкость, сквозь пламя. Мы отшатнулись, когда кувшин упал и вдребезги разбился между нами, разбрызгав, как хвост кометы, ряд капель, которые сверкали и жгли. Толпа взревела, барабаны празднично застучали, а крики перепуганных животных зазвучали с новой силой. Воздух наполнился тошнотворным запахом – то, что сжег Дон Педро, было ромом, и довольно-таки крепким.