В погоне за утром (Преследуя восход)

Меня захватило, поймало в ловушку какое-то внутреннее смятение, я вдруг почувствовал себя неуверенно. Я огляделся. Волки теперь зашевелились и собирались напасть всерьез. Стриж бешено тряс головой, с удвоенной силой возобновил свое пение – и тут их прорезал хриплый смех. Это была Молл, ее путы были разрезаны, и Клэр стояла рядом, стараясь поддержать ее. Но Молл не могла стоять и упала на колени, прямо у края рисунка. Ей удалось бросить презрительный взгляд на Стрижа:

– Ты не премудр, старик! – прохрипела она. – Ты ведь кое о чем позабыл? С тебя станется, колдун и безбожник ты и есть! – Темная кровь снова заструилась из раны на ее голове, но она протянула дрожащие пальцы, истерзанные в кровь ее путами, и отчаянным усилием стала чертить линии, пересекавшие знамена.

– Дай, я! – быстро сказала Клэр. – Что тебе нужно? Кресты? Христианские кресты?

– Да, именно так! – прошептала Молл. – Кресты крестоносцев! Ибо они дали Ему и христианское имя! Имя святого! – Дыхание с шумом вырывалось из груди Молл, пока она смотрела, как Клэр заканчивает рисунок. Что-то сдвинулось, побалансировало на краю – и уверенно скользнуло на свое место. – А теперь пусть Дон Педро услышит его и дрожит! Ибо это боевой клич его собственного народа, который он предал! Сен-Жак, Великий Святой Иаков…

– САНТЬЯГО! – этот клич непрошено сорвался с моих губ, крик чистой боевой славы. Я был мечом, пламенем, всадником на крылатом коне, я был изображением, стоявшим в витрине Фредерика; я был заостренным железом и всем тем, что оно могло сотворить, и я был не расположен ждать. Я с торжеством поманил согнутым пальцем приближавшихся Волков: – Vin'donc, foutues! – крикнул я. – Loup-garous depouilles, ecouilles! – Давайте, сукины дети! Шевелите задами! Идите оближите мой меч дочиста! Идите сюда, дерьмовые трусливые овечьи пастухи!

Последняя фраза сработала. Волки бросились на меня, и когда они прорвались сквозь толпу, я взмахнул оставшимся куском цепи над их головами, как стальным хлыстом, так близко, что позорные ошейники просвистели между их разноцветными волосами. Затем я позволил цепи скользнуть змеей и обвиться вокруг моей руки и бросился на них сам. У них не было времени выстроиться хоть в какой-то боевой порядок. Первого, шедшего впереди, я поймал мощным ударом на уровне пояса и разрубил его надвое, и пока его конечности еще дрожали, рикошетом снес головы двум стоявшим позади. Один из них поднял щит, и я ударил по нему раз, другой, третий, так быстро, что он не успел даже поднять меч, чтобы попытаться парировать удар, – его прибило к земле, как гвоздь. При четвертом ударе щит раскололся и вместе с ним – прятавшийся за ним Волк. Я отбросил его под ноги остальным и зарычал от восторга, а потом бросился прямо на них – это была настоящая бойня. Мечи разлетались, прежде чем дотрагивались до меня, топоры ломались, не смея врубиться в меня, и повсюду разлетались обломки оружия и останки Волков.

За моей спиной, словно лишившись разума, снова и снова пронзительно кричал Стриж:

– Ogoun badagri, ou general sanglant! [14]

Я хохотал как никогда, сметая Волков с моего пути направо и налево, отбрасывая их через плечо на кончике меча, одного лягнул в живот, перепрыгнул через него, когда он согнулся пополам, нацелился мощным ударом на следующего, бросался, взмахивал, вонзал. Раздался громкий треск, и что-то просвистело мимо меня. Один из поклонявшихся стоял на одном колене и устанавливал на руке какое-то подобие пистолета. Я развернулся и побежал прямо на него. Он еще раз нажал курок, но курок не сдвинулся с места, и тут я напал на него. Вороненая сталь в душе остается железом.