В погоне за утром

На бегу я услышал, как распахнулась дверь. Я оглянулся, и потом мне было уже не до того, чтобы останавливаться. Три фигуры, огромные и долговязые, громко стуча ногами, выскочили на туманно освещенную фонарем улицу. Их длинные кафтаны развевались; через секунду они бросились за мной. И в руке у каждого сверкал не просто нож, но громадный меч с широким лезвием, отбрасывая тусклые блики.

Вот тут-то я точно заорал и помчался еще быстрее. Но мне казалось, тени отступили, они не доходили до меня, отказывались прятать, а мои преследователи на своих длинных ногах бежали за мной по пятам. Я вылетел из улочки, грудь моя разрывалась. Я повернул направо только потому, что так было ближе, на улочку, оказавшуюся всего лишь проулком, – налево она обрывалась в сверкающее открытое море. Я выскочил прямо на причал. Но то, что я увидел в воде, заставило меня остановиться и замереть, как ничто другое, и я замер, дрожа от страха более сильного, чем тот, что нагоняли на меня преследовавшие меня фигуры. В эту ужасную минуту я совершенно позабыл о них.

Вода была видна только из-за освещавшего ее звездного света – черная лужа, внезапно превратившаяся в зеркало из черного стекла, слегка рябившее. Но именно изображение в этом зеркало приковало меня к месту: паутина черных линий, гуща лишенных листьев стволов. В полном изумлении, забыв про все на свете, я поднял глаза, уже зная, что скрывалось от меня за тенями и что я должен увидеть.

Я знал и все же был к этому не готов. Чащоба была лесом – лесом высоких мачт, переплетенного такелажа и рангоута на корме, рассекавшего ночь. Они простирались во все стороны, насколько хватало глаза, четко выделяясь на фоне неба, высокие и величественные. Доки, которые я видел пустыми и заброшенными всего несколько часов назад, теперь были заполнены множеством высоких кораблей, пришвартованных группами и совсем близко. Их было так много, и стояли они так высоко, что почти закрывали море и небо. Лужа, которую я видел, сверкала между натянутым бушпритом и высоким транцем кормы. Может, я и слышал топот ног за своей спиной, но не обращал на него внимания. Я столкнулся с чудом, которое было выше моего понимания, я словно заглянул в бесконечность, и это ошеломило меня. Словно ветер, дувший с океана, оно сотрясло меня, обдало холодом, показало, как ничтожен я сам и все мои тревоги. Я слишком хорошо понимал, что это не иллюзия, если кто и чувствовал себя здесь нереальным, – это я. Там, где могло случиться такое, страх казался неуместным.

До последней секунды, когда топот башмаков стал слишком громким, чтобы можно было не обращать на него внимания, пока я не услышал пыхтения моих преследователей. Тогда, в ужасе от сознания собственной глупости, я повернулся, чтобы снова бежать. Но было слишком поздно. Чья-то рука ухватила меня за рукав. Я споткнулся о камень, развернулся и повалился навзничь. Тяжелые башмаки больно придавили мне руки. Беспомощный, едва переводя дыхание, я ловил ртом воздух. Их длинные физиономии склонились надо мной, безмолвные, бесстрастные, свинцово-серые в неясном свете. Блеснуло острие меча – широкой абордажной сабли, показавшееся мне ржавым, зазубренным и не очень острым. Она лениво покачивалась взад-вперед перед моими глазами, так близко, что задевала ресницы, затем стала подниматься, чтобы нанести сокрушительный удар. Во мне снова проснулся животный инстинкт. Отчаянно, со всхлипом, я набрал воздуха в легкие и изо всех позвал на помощь.

Меч не опустился. Я почувствовал, как напряглись придавившие меня к земле ноги. На нас сетью упал луч пронзительно желтого света, и всякое движение замерло. Кто-то отозвался на мой крик, и со стороны моря прозвучал резкий голос – чистый и вызывающий. Глухо, как угрожающий гонг, застучали шаги по дереву. Я изловчился повернуть голову и заморгал. По спущенному трапу одного из стоявших поблизости судов сбежала новая фигура, высокая и гибкая. Широкие плечи и обнаженные руки, мускулистые и длинные, заливала растрепанная грива волос, сиявших золотом в свете палубного фонаря.

– Ну, что, щенки? – снова прозвучал голос, жизнерадостный и дерзкий. – Что сегодня тявкаем? А ну, оставьте его и брысь в свою конуру! Или мне лично отправить вас туда кнутом? Я не позволю, чтобы какие-то собачонки шлялись у этого причала!

Наполовину окаменевшему, в полуобморочном состоянии, мне послышалось в этом голосе что-то странное, и дело было не только в слегка картавом произношении. Но тут впервые заговорил один из моих преследователей, и я поразился – невозможно было представить себе голоса более странного, чем у него. Он был похож на бульканье, рычание, скрип шагов по морозному гравию, от его звука в моих жилах застыла кровь – это был ужасающий, совершенно нечеловеческий голос:

– ТЕБЕ ЖАЛЬ ДЛЯ ВОЛКОВ ИХ ЧЕСТНО ЗАРАБОТАННОГО МЯСА? ИЗЫДИ ПРОЧЬ В СВОИ НЕДРА, СУКА, И НЕ СУЙСЯ КУДА НЕ СЛЕД!

Сука?