— Ага, — ответил я, а потом, после некоторого колебания, добавил: — Хочешь проверить?
— Джон Кеннеди.
— Это же очевидно, — ответил я.
— Да неужели? — спросила она.
— Нет. Это были его последние слова. Кто-то сказал ему: «Господин президент, как вы можете говорить, что в Далласе вас не любят», а он ответил: «Это же очевидно», а потом его пристрелили.
Она рассмеялась:
— Боже, ужас какой. Над этим нельзя смеяться. Но я буду, — сказала она и снова расхохоталась. — Ладно, Мистер Знаток Предсмертных Заявлений. У меня для тебя кое-что есть. — Она открыла свой набитый рюкзак и вытащила оттуда книжку. — Габриэль Гарсия Маркес. «Генерал в своем лабиринте». Однозначно одна из моих самых любимых. Про Симона Боливара. — Я понятия не имел, кто такой Симон Боливар, но спросить не успел. — Исторический роман, так что не знаю, правда в этой книге написана или нет, но знаешь, что он сказал перед смертью? Не знаешь. Но я тебе сейчас расскажу, Сеньор Последние Слова.
После этого Аляска закурила и с такой невероятной силой затянулась, что я подумал: сгорит за одну затяжку. Выпустив дым, она продолжила:
— Его — то есть этого Симона Боливара — потрясло осознание того факта, что безудержная гонка между его несчастьями и мечтами уже вышла на финишную прямую. А дальше — тьма. «Черт возьми, — вздохнул он. — Как же я выйду из этого лабиринта?!»
Уж я-то мог отличить стоящие предсмертные слова от всякой ерунды, так что я велел себе не забыть отыскать биографию этого Симона Боливара. Его последнее высказывание показалось мне прекрасным, хотя я и не совсем его понял.
— А что это за лабиринт такой? — спросил я у Аляски.
Сейчас вполне уместно рассказать, какой она была красавицей. Хотя об этом я могу говорить когда угодно. Она стояла в темноте рядом со мной, от нее пахло потом и солнечным светом. В ту ночь в небе висел тонкий месяц, я видел только ее силуэт, и лишь когда она курила, маленький красный огонек сигареты освещал ее лицо. Но пронизывающие изумрудные глаза Аляски светились даже в темноте. Этот взгляд заражал тебя готовностью поддержать ее в любом начинании. К тому же она была не просто красива, но еще и дико сексуальна — ее груди натягивали топик, точеные ноги изящно свисали с качелей, покачиваясь взад-вперед, а под веревочками шлепанцев светились накрашенные голубым лаком ногти. Именно тогда, между моим вопросом про лабиринт и ее ответом, я осознал, насколько
Губы Аляски были так близко, что я почувствовал ее дыхание, даже более горячее, чем вечерний воздух, когда она сказала:
— Загадка, да? Лабиринт — это жизнь или смерть? От чего он бежал — от этого мира или от его возможного конца?
Я ждал, что она продолжит, но через какое-то время стало ясно, что Аляска ждет ответа.
— М-м-м… не знаю, — наконец проговорил я. — А ты прямо все прочитала, что у тебя в комнате?
Аляска рассмеялась:
— Бог мой, нет, конечно. Только треть, наверное. Но
Еще она сказала, что я напоминаю ей Полковника, когда он только приехал в Калвер-Крик. Они поступили в одном и том же году, оба на стипендии, и, как она выразилась, у них «нашлись общие интересы — бухло и бесчинства». Эти вот
— Я эту проблему быстро решила. — Она улыбнулась. — К ноябрю, благодаря мне, он уже завел свою первую подружку, абсолютно милейшую
Так Чип стал Полковником — он составлял планы всех шальных операций, словно настоящий военный, а Аляска всегда была Аляской — неиссякаемым творческим источником, питавшим все проделки.
— Ты тоже умный, — сказала она. — Хотя поспокойнее. И посимпатичнее, хотя этого я не говорила, потому что я люблю своего парня.