В поисках белой ведьмы (1978)

Я посмотрел в его ослепленные наркотиком глаза и, заставив его понять, что я не раб, вышел, оставив его в жалком бессловесном идиотизме; по его лицу все еще блуждала идиотская улыбка. Я не думаю, что мне надо поспать, но решил, что я должен. Я выбрал себе место, уверенный, что внушаю достаточно страха, и никто не осмелится за этот час приблизиться, чтобы напасть на меня.

Сон был наполнен сновидениями, кошмарами, которые впервые за эти дни разозлили меня. Мой дар перерос эту злость или, по крайней мере, должен был это сделать. Лежа на грубо сколоченной скамейке в каморке успокоителей, я снова встретился с Эттуком, и со всеми прежними поражениями, и с новым проклятием — девушкой, повесившейся на своих собственных золотых волосах. Во сне я не был волшебником.

Около полуночи я проснулся.

Я подумал: «Все это теперь не так. Я изменился, я вытеснил свое прошлое».

Надо мной склонилась тень, она качалась из стороны в сторону, когда я ворочался.

— Я не хотел ничего плохого, лау-йесс.

Успокоитель с располосованным лицом — он будет носить этот шрам до конца своих дней, какими бы долгими или короткими они ни оказались, — величал меня титулом Чарпона.

От него я не чувствовал угрозы, но я поднял ладонь и из нее потекла энергия, а он упал на колени, в темноте умоляя меня, чтобы я не причинил ему зла. Эта энергия прояснила мои мысли, и я готов был излучать ее разными дозами и в различных направлениях.

Не было проблемы призвать к порядку слуг, не составило труда убить врагов или, возможно, это не было так трудно, как в диких землях за Эшкореком, когда после вспышки наступала беспомощность и болезненное оцепенение.

Я провалился в другой сон. Мне снился мой отец.

Он ехал верхом по белому городу, неравномерно освещенному кострами, а я ехал рядом с ним. Я не мог видеть его лица на фоне красных огней, но я видел белую кошку, сидевшую на его плече; она протягивала лапу и царапала его грудь там, где сердце, и его черная рубашка была в крови. Он не вскрикивал от этих резких ударов, угрожавших его жизни, но тихо сказал мне:

— Запомни это, помни клятву, которую ты мне дал. Не измени ей, не измени моей воле, которая движет тобой.

После этого я мирно проснулся, как не просыпаются после таких снов. Но все мрачные шутки, совершенные мной при помощи моей силы на корабле, и все бесконечные ошибки, которые я сделал, оставили во рту кислый привкус, как вино, которое слишком долго держали в бочонке.

Я был не ребенком, а мужчиной, и сыном мужчины. В этот момент его смерть, как свинцовая веревка, висела вокруг моей шеи. Мой отец не стал бы так шутить со своей судьбой, как я шутил со своей. Он гораздо лучше применял и свое безжалостное честолюбие, и свой железный рассудок, и свои способности. Неужели я лишь пародировал Эттука, этого жалкого рыжего борова, хрюкающего в своем хлеву?!

Над головой прозвучал полуночный колокол. Проигнорировав мое отсутствие, как толпа игнорирует идущего мимо прокаженного — раздаваясь в стороны и продолжая говорить о погоде и состоянии торговли, — братство цепов подняло ряды на работу.

Я встал, вышел и по приставной лестнице выбрался с гребной палубы, проснувшиеся провожали меня блестящими, полными страха глазами.

Я прошел мимо двоих часовых на верхней палубе и поразил их прежде, чем они могли меня остановить. Я уже пользовался оружием и энергией; было любопытно превратить человека в камень одним взглядом.

Каюта Чарпона была тускло освещена низко стоявшим светильником. По масрийскому закону никакое зажженное пламя нельзя было оставлять неприкрытым, только перед богом. Комната пахла борделем и конюшней. Капитан, в свете лампы красный, как бык, разлегся поперек того красивого мальчика, который, как я видел, приставал к нему раньше. Лицо мальчика, творожно-белое между красноватой кушеткой и красноватым телом капитана, было обращено ко мне со злобным ужасом, как белая маска крысы, загнанной собаками в угол.

— Лау-йесс, — закричал он, хватая руку Чарпона, борясь со страхом рассердить капитана и страхом передо мной.

Чарпон рычал. Мальчик тряс его, шепотом стремительно шепча что-то на плохом масрийском. С проклятием Чарпон тяжело повернулся и увидел меня. Его пальцы скользили по кушетке, разыскивая пояс с ножом. Я позволил ему крепко схватиться за рукоятку, прежде чем проучить его. В тот раз я увидел молнию, ударившую из моей руки. Я молча схватил его за запястье, но Чарпон заорал и отскочил в сторону, уронив вытащенный нож. Мальчишка запищал и, спрыгнув с кушетки, забился в угол. Я его пожалел — ночь его удачи кончилась так неожиданно.

— Мелкир, беги за помощниками, — закричал Чарпон.

Я сказал:

— Это ничего тебе не даст. Прежде чем мальчишка доберется до двери, я убью его, а ты, обещаю, будешь следующим.

Я еще раз ударил его молнией между ребер; год назад я бы ударил туда копьем. Он согнулся среди экзотических мехов, хватая воздух ртом.

Мелкир захныкал.