В поисках белой ведьмы (1978)

Ее лицо, ее тело, ее жесты были мне очень хорошо знакомы; из множества женщин я безошибочно узнал бы ее — в маске и в накидке. Но теперь, когда контуры ее тела отчетливо прорисовывались сквозь шелковые одежды, когда передо мной было ее лицо, так не похожее ни на чье другое, и эта узкая рука, запястье которой было обвито браслетом в виде золотой змейки, который она не снимала, даже когда было снято все остальное, — теперь, когда ее ни с кем невозможно было спутать, это была другая женщина. Скорее даже, какая-то кукла, как две капли воды похожая на Малмиранет, но не она.

Я отпустил ее и отошел. Не спуская с нее глаз, я взял одежду из сундука и стал одеваться. Так всегда бывало со мной, после чего, как я совершал одно их величайших чудес в жизни, я чувствовал себя — в силу своих ощущений или обстоятельств — мальчишкой, сыном Эттука, которого только что отшлепали. Я не мог стоять, обнаженный, под ее ожесточенным взглядом, которым она, казалось, хотела пронзить меня, как кинжалом. Как часто наши обнаженные тела соприкасались — и вот теперь огонь превратился в лед.

Я надел на себя первую попавшуюся одежду из Малинового дворца. Она была пригодна только для того, чтобы лежать в ней на подушках — так тонка была ткань. Среди украшений я обнаружил редкой работы пояс из белой змеиной кожи с золотой чеканкой и пряжкой из лазурита — она мне его когда-то подарила. Я показал его ей, вспомнив, как она его тогда застегнула на мне своими руками и что за этим последовало.

Вытянув руку вперед, она шагнула ко мне, и я весь напрягся, ожидая, что же произойдет на этот раз.

А произошло вот что: ее оцепенение как рукой сняло, она закинула голову назад, широко раскрыла рот и закричала. Но это был не крик женщины, а душераздирающий, пронзительный вопль смертельно раненного животного.

Я подбежал к ней и привлек ее к себе. Я пытался успокоить ее, прекратить этот крик, но страшный вой не замолкал. Тогда я прижал к себе ее голову — и она вонзила зубы мне в плечо. Но даже грызя зубами мою плоть, она продолжала кричать — гортанным животным криком.

Кровь моя застыла в жилах, меня трясло, как в лихорадке. Не помню, что я говорил, что я делал, пока в отчаянии не решился сделать то, что было мне ненавистно и отвратительно — проникнуть в ее ум и там отыскать причину.

Тайны бытия покрыты мраком — для меня больше, чем для других, так как, будучи не таким, как все остальные, я долго не мог постичь того, чему другие учатся очень быстро. Плод познания зачастую горек, но когда он созреет, его необходимо вкусить. Одна истина открылась мне в этой золотой гробнице: человеческая плоть разрушается, и с ее смертью то, что в ней заключено, переселяется в другое место. Может быть, как считают масрийцы, в некий огненный мир, или, как думают в моем крарле, в черную яму, или в какой-то удивительный мир, который и представить себе невозможно, а может, обращается в ничто — в дым, в воздух, в молчание. Как бы то ни было, ни один волшебник, даже самый могущественный, не может вернуть это — то, что называют духом или душой — в ту оболочку, где оно хранилось раньше. Хотя нет, поправлюсь, скажу только, что Вазкору не удалось после смерти Малмиранет вернуть ее. Я восстановил лишь оболочку. Она была цела, здорова, дышала, сердце ее билось. Но она, она сама была далеко. Это существо двигалось, жило, издавало звуки, но внутри была пустота, как в саркофаге, откуда я ее поднял.

Мозг, в который я проник, походил на туманные сумерки, когда сквозь дымку вырисовываются какие-то предметы, иногда реальные, иногда мнимые. От ее разума остались лишь бессмысленные обрывки, как остаются на камне обрывки надписи, наполовину уничтоженной дождем и ветром. Эта вспышка ярости была ничем не обоснована, порыв блуждающего впотьмах. Ибо существо, которое я воскресил, было в растерянности, в притупленном и неясном состоянии. Ее сознание сохранило мой неясный образ, но что он означал, она припомнить не могла. Вспышка бешенства была вызвана первобытными инстинктами. Я пробудил в ней беспокойство, значит, меня нужно уничтожить. Возможно, в этом и была какая-то логика, но лишь логика паруса, направляемого ветром, не более того. Я искал внутри этого черепа разум женщины, а нашел лишь заброшенную пустыню.

Меня, казалось, наполнила такая же пустота, какая была внутри этого существа; как будто душа покинула мое тело.

И все-таки я был необычайно нежен, возвращая к смерти это существо. Я словно остановил заведенный мной часовой механизм внутри деревянной куклы. Ее тело снова погрузилось в небытие.

Постепенно все признаки жизни исчезли, голова ее мягко склонилась набок, безжизненные глаза закрылись. Когда я вытер свою кровь с ее лица, я снова увидел знакомые мне женские черты.

Я положил ее, но не туда, откуда поднял, а в саркофаг, который она мне подарила.