В поисках Беловодья

Казак чуть не разинул рта. Монашек же, как ни в чем не бывало, забежал вперед своего спутника и таким же порядком держал перед ним дверь в сенях, потом в избе. Входя, тот благословил с порога все окружающее, а потом, крестясь и благословляя, вошел в просторную горницу.

Хозяин забыл об открытой калитке. Он настиг монашка и схватил его за плечо.

— Стой, — прошептал он, — стой, говори: кто это? Кого это ты так чтишь? Почему?

Вошедший, не слыша, что делалось сзади него, погрузился в молитву перед темными ликами святых. Божница занимала весь передний угол и стеклянными крыльями прихватывала стены с обеих сторон до окон; она укрыла загадочного гостя. Только силуэт его пал тенью на зеленое серебро риз.

Тогда монашек поднялся на цыпочки до хозяйского уха и прошептал:

— Посол святейшего патриарха, преосвященный Мелетий, епископ Беловодский! Вот кто!

Несколько мгновений казак находился в оцепенении. Застыл ли он в немом уважении к высокому посетителю или был он подавлен новым и достоверным известием о Беловодьи, трудно сказать. Во всяком случае оправился он не раньте, чем монашек, почтительнейше истребовав от епископа шелковый плат, предъявил его хозяину.

— Вот и грамота святейшего патриарха, — сказал он, — прочти-ка, хозяин!

Смущенный казак не знал, как взять ее в руки.

— Да я того, брат мой… Не ведаю я грамоты, — бормотал он, принимая документ, — не учен я.

Он держал на вытянутых руках тонкий шелковый платок как сорочку новорожденного, дивясь ее легкости и неуклюжести своих рук. Монашек спросил, нет ли в доме грамотея, и тогда он обрадованно затряс рыжей, как дубовый клин, бородою.

— Как нет! Есть, есть! Сын родной у меня здоров, на грамоту, всякое читает. Тит! — заревел он вдруг, поворачиваясь к двери, — Тит, поди-ка сюда! Живо!

На зов явился коричневый кривоногий паренек. Он был немножко смущен и присутствием постороннего и странным предметом, лежащим на вытянутых руках отца, но тотчас же оправился и в отношении грамоты проявил большое любопытство. Оно обнаружило в молодом казаке не малую образованность.

— Пергамент, что ли? — делая ударение на последнем слоге: Пергамéнт, — пробормотал он, принимая и ощупывая осторожно шелковый платок. — Не видывал никогда, чтобы на таких писали…

— Да вряд ли доводилось тебе и читать такое! — грубовато добавил Алексей. Он постепенно менял свой тон в зависимости от поведения хозяев.

Хитрая славянская вязь грамоты нисколько не смутила Тита. В древних старообрядческих книгах, потаенно хранимых дедом, он привык в ней разбираться.

Без затруднения прочел он отцу:

«Божией милостью, мы, смиренный Митрофании, патриарх славяно-беловодский, камбайский, японский, индостанский, Ост-Индии а Фест-Индии, и Юст-Индии, и Африки, и Америки, и Земли Хили, и Магелланской земли, и Бразилии, и Абиссинии, в заботах об изыскании средств для поддержания и украшения святых церквей Беловодского края повелеваем любезному во Христе брату нашему Мелетию, епископу Беловодскому, приняв образ кротости и смирения, с единым послушником отправиться в земли Святой Руси, на Урал и за Волгу и на Кавказ сбирать пожертвования на святое сие дело. Возлюбленных же во Христе Иисусе братьев наших, живущих в сих землях, призываем внести свою лепту на велелепие храмов Беловодья, где единственно блюдется древлее благочестие и преемственное от апостолов священство».

Роспись патриарха, несколько витиеватая, не сразу далась чтецу. Но руководимый монашком, прочел он и ее. Она гласила: Смиреннейший Митрофаний, старой веры хранитель, патриарх славяно-беловодский. Вслед за тем была так же прочтена, ощупана и взята на зуб огромная восковая печать с изображением двуперстного сложения, окруженного в треугольнике тем же высоким титулом:

«Патриарх славяно-беловодский, камбайский и прочая и прочая».