В поисках Беловодья

Но он к заботам жизни бедной
Привыкнуть никогда не мог.

Пушкин

— Все ли благополучно?

— Все слава богу, только ворон ваш падали объелся!

— Да где он ее нашел?

— А жеребец пал!

— Как пал?

— А так, как дом горел, так воду на нем возили и загнали!

— Отчего же пожар делался?

— Да как матушку хоронили, так невзначай подожгли!

Прибаутка

Днем в поле, на свежей пашне в тени полосатого полога, привиделся молодому казаку дивный край, где вспаханные поля белы как рыхлый снег, реки стеклянны насквозь, деревья все плодоносны, а люди веселы и добры, как школьники в большую перемену.

Он встрепенулся. То был короткий, поражающий усталого человека, как беспамятство, глубокий и неожиданный сон. Он освежил истомленные мускулы. Тит, приподнявшись на локте, оглянулся: спал он не больше минуты. Старый Уйба не успел еще выпить свою кружку. Котелок по-прежнему клокотал над углями, распространяя терпкий запах кирпичного чая. Киргиз наслаждался запахом и кипятком. Он глотал огненную жидкость с ловкостью фокусника, нисколько не обжигаясь. Такой же горячий, как чай, и такой же коричневый пот сползал по его щекам, и трудно было сказать, что больше доставляло ему удовольствия: чай, зной или отдых. Во всем было упоительное наслаждение жизнью.

Несколько секунд Тит с завистью разглядывал батрака, затем крикнул:

— Уйба! Налей мне.

Киргиз неторопливо наполнил вторую кружку и отнес ее под полог молодому хозяину.

— Пей, — сказал он, — чай — хорошо. Он прогоняет зной и усталость, — добавил он по-киргизски.

— Я уснул, Уйба…

— Он прогонит сон.

Уйба предпочитал говорить на своем родном языке, и Тит перешел на него же. Как всякий киргиз, Уйба был склонен украшать свою речь афоризмами. Они являлись солью долгого спокойного жизненного опыта и нравились слушателям. Но они никогда не давались киргизу по-русски, и тот, кто хотел знать настоящего Уйбу, должен был понимать его наречие.

Тит спросил:

— Много ли нам осталось, Уйба?

Уйба оглядел черное только что поднятое ленивыми сохами поле и засмеялся. Казацкая душа никогда не была благосклонна к тяжелому земледельческому труду — он за долгую батрацкую жизнь свою имел много случаев убедиться в этом. Молодой хозяин вырос на его глазах, и он не мог не пожалеть его.

— Немного, — отвечал он. — Ступай домой, если хочешь. Я справлюсь один.

Тит отказался.

— Нет, кончим вместе. Дай отдохнуть.

Он перевернулся на Спину, дожидаясь, когда остынет чай. Уйба отправился наливать себе новую кружку.

— О, тогда нынче кончим, — сказал он. — отдыхай.

Он сел на корточки близ костра и снова углубился в глотание кипятка. Иногда он подбрасывал в рот мелкие кусочки сахару, лежавшие перед ним в расшитом кисете. Уйба был истым представителем своего племени: он не пил водки, не курил табаку, но раскаленным чаем упивался до дикой тяжести в животе.

И он смотрел с легким презрением на юношу, ждавшего, когда сойдет с напитка его огненная прелесть.

— Русские не умеют пить чай, — сказал он, выплескивая последние капли в рот и дожевывая сахар, — а он горячее водки, которую они любят.

Тит лениво оглянулся. Мысли его все еще сплетались со сном. Он спросил:

— Уйба, знаешь ли ты степи? Бывал ли ты на Бухарской стороне?

Киргиз усмехнулся и встал, точно для того, чтобы отряхнуть с себя брызги павшего на него оскорбления.

— Что ж ты думаешь, люди родятся джетаками[5]? — воскликнул он с горечью. — Уйба никогда не был ничем иным? О, нет! Уйба гонял свои стада от Мугоджар до Барабы! Уйба считал до пятисот голов в одних табунах, а баранам он не знал счету! Уйба был первым в своем роде. Уйбе ли не знать степей?

Он рассмеялся, и Тит с удивлением глядел на батрака. Он не видывал Уйбы таким еще никогда, может быть, потому, что не приходилось ему спрашивать у него о прошлом, может быть, потому, что Уйба не считал еще нужным держаться с казачонком как с взрослым.

Тит приподнялся на локтях и промолвил:

— Вот как! Ты был богат, Уйба?

У него не было повода подозревать батрака в хвастовстве, но и для того, чтобы верить в неприкрашенную правдивость его слов, нужно было собраться с духом.

Казаки не считают киргизов равными; батраки же в их семьях рассматриваются почти как рабы. Немудрено, если Титу понадобилось время, чтобы усвоить себе новый взгляд на работника, служившего ему безропотно с тех пор, как он помнил себя.

— Ты был богат, Уйба? — повторил он дважды.

Уйба вздохнул и, отвернувшись, долго стоял так, задумчиво глядя в синие океаны степей, лежавшие за Уралом. Только когда в третий раз задумчиво повторил свой вопрос молодой хозяин, он присел возле него на корточки и ответил;