В поисках Дарования

На лице незнакомца воцарилось спокойствие и умиротворение, словно он кайфовал, когда его просили о помощи. Он снова поманил нас пальцем. Переглянувшись, мы настороженно сделали шаг вперед, но лицо саньясина вновь помрачнело. Низоны остановились и даже отступили назад.

- Он что издевается?! - Нервничала Ольми.

- Только я один. - Объявил я.

- Что? - Не понял Крон.

- Он разрешает только мне. - Повторил я.

- С чего ты взял? - Удивилась Лиолу.

- Рецер сказал. - Посвятил я низонов.

- Кто бы сомневался. Ты же избранный. - Издевалась Лиолу. - Ну... Чего ты ждешь? Иди. Не заставляй себя ждать.

В такт словам она протянула руку к лесу, приглашая меня пройти вперед. Я лишь дерзко ухмыльнулся в ответ на ее легкое хамство и направился в лес. Такие ее выходки сильно угнетали меня, она будто чувствовала мое к ней неравнодушие и специально норовила сыграть на моих чувствах. Только вот не понятно было для меня - ради чего она это делала, из каких побуждений. Возможно, всё-таки Лиолу саму тянула ко мне и от безысходности она пыталась подавить боль в себе таким образом? Ведь многие люди поступают точно так же в таких ситуациях - гасят в себе неразделенные чувства хамством и обидой.

Размышляя, я дошел до саньясина, который, не дожидаясь меня, развернулся и довольно поспешно направился вглубь леса. Неуверенный, я остановился, оборачиваясь к низонам. Те, словно часами репетировавшие эту сцену, одновременно мне кивнули, благословляя на поход за этим стражем леса. Принимая их согласие, я поспешил за саньясином, которого уже с трудом можно было различить среди многовековых деревьев.

Хотя с наружи лес казался безжизненно черным и устрашающим, внутри он предстал совсем другим: он был необычайно светлым и радужным, а его зелень поражала своей неестественной янтарно-зеленой окраской, словно листва взорвалась неземной красотой эльфов и рассыпалась хрусталиками ледяного сердца амазонок, украсив все вокруг завораживающим буранитом, играющего в лучах солнца россыпью бриллиантов. Мелодичная перекличка птиц уносила в царство гармонии и умиротворения, опьяняя мотивами радости.

Блуждая за саньясином по извилистым тропам, я остановился перед небольшой поляной с небольшой хижиной в центре. Крыша жилища доставала до самой земли, поэтому казалось, будто дом вырос, словно гриб в лучах нежного солнца. Неподалеку от хижины горел костер, подогревая какое-то варево в котелке, беззаботно висящем в воздухе без всякой поддержки. Рядом уже сидел саньясин на толстом бревне, поросшим приличным слоем, словно перина, серо-пурпурного мха. Он, беззаботно мыча себе под нос какую-то мелодию, помешивал деревянной ложкой с длинным ухватом то, что находилось в котелке. Причем это что-то очень даже аппетитно пахло. Не отвлекаясь на меня, незнакомец поманил меня рукой, приглашая сесть.

- Не правда ли, заманчивый запах? - Спросил он, так же не глядя на меня, хриплым голосом, когда я присаживался слева от него, почти напротив, но так, чтобы местная печка не закрывал его. - Но с тобой я не поделюсь. - Не дожидаясь моего ответа, продолжил незнакомец. - А, впрочем, поглядим.

Услышав разговоры про еду, устроившийся у огня рецер поднял голову, глядя на саньясина.

- Ха-ха-ха.... - Усмехнулся тот. - Тебе-то, конечно, обжора. Ты не волнуйся, браток, грейся у огня. Когда выдастся еще возможность понежиться у живого настоящего костра. Здесь, в Сомнии, такого за все века не сыскать. А угостить, я тебя всегда угощу. Кто ж старого друга без его любимого лакомства оставит? Для тебя и старался, знал, что навестишь.

Я слушал старика, не решаясь влезть в их дружеское общение, хотя очень не терпелось это сделать. Еще, слушая незнакомца, я подметил, что в Сомнии мне все кажется знакомым: голоса, лица, знаки, но я никак не могу вспомнить откуда. Просто в голове, даже где-то в душе, возникает такое чувство - ну вот точно где-то я видел это лицо или слышал этот голос, а вспомнить где не могу. Так же и сейчас. Хриплый, глубокий, с нотками потери, но бодрый голос саньясина, который, я уверен, когда-то не так давно был весел и звонок, казался мне очень знакомым. Да и само его лицо, поросшее морщинами и покрывшееся непонятными, будто каменными чешуйками, будоражило мою растерянную память.