В поисках деревянного слона. Облики Парижа

Только лет шестьдесят спустя вышел закон, изданный премьер-министром кардиналом, запретивший дуэли под страхом смертной казни, хотя, как мы знаем из "Трех мушкетёров", собственные гвардейцы кардинала, которые должны были арестовывать бретёров, и сами напрочь были скрестить шпаги с кем только удавалось. И остров продолжали усердно посещать дворяне, прятавшиеся от всевидящего кардинала, чтобы спокойно подраться.

Провинцией посреди Парижа назвал остров писатель Р. Лекуэр: "У него своё лицо, свой духовный климат, и время не утопило эту деревню в своём потоке, как сделало оно с районами и более древними, и с иными более новыми".

Старинный Париж тут чувствуется более непосредственно, чем во многих других районах, где постройки средневековые и ренессансные перемешаны с наполеоновскими или современными.

А тут всё пропитано духом старины, который не выветрился ни из стен, ни из деревьев.

По набережным торчат над парапетами верхушки тополей, растущих на уровне реки. От корней до края парапета не менее шести метров.

Узкий, как двуносая лодка, обрамлённый зеленью, плывёт этот остров…

Деревня с шестью тысячами жителей среди мировой столицы.

Особняки — по всем набережным, а на единственной продольной улице острова — лавочки, кабачки, галереи… И если вы полвека ходите к одному и тому же мяснику или торговцу сырами, то естественно, что он, как в настоящей деревне, знает всю историю вашего семейства, вообще в курсе дел и ваших, и соседских.

Островитяне ревниво оберегают не просто старину, а некую не сразу заметную для посторонних старинность своего уклада жизни: вот странная мастерская, где гладят бельё чугунными утюгами с горящими в них углями, вот последний, наверное, в Париже зеленщик со своей тележкой — он по именам выкликает, проходя, своих постоянных покупателей. А в кабачке "Свидание моряков" мясо жарят на решётках только над берёзовыми углями. Нет на острове ни станции метро, ни кинотеатра, ни даже отделения полиции. Зато есть знаменитый на всю Европу "Дом Бертийона", чье мороженое продается повсюду на острове и лишь в нескольких избранных кафе с в других районах Парижа.

…Вот так подаются в клошары,

Где набережной кривой

Слепят тебя жёлтые фары,

Которых не знал над Невой.

Вот так из холмистого Пскова

Обрезки старинной души

Ссылают на остров Святого

Людовика — и не дыши…

Одна улица вдоль, шесть переулков поперёк, да четыре набережных — вот и весь Сен-Луи. Но всех живших тут знаменитостей — не перечислить.

Вот с четвёртого этажа выглянет сейчас художник Онорэ Домье, выискивая очередную жертву для своего карандаша. Не только разных министров и прочих известных людей дразнит карикатурист — нередко и своих соседей. Он знает, что никто не обидится тут, а робко попросят показать, и узнав себя и своих приятелей, долго будут хохотать, обсуждая и портрет, и оригинал в нескольких кафе острова.

А из дворца Лозен — трехэтажного ренессансного здания с тёмным фасадом и золочёными решётками балконов, построенного знаменитым Ле Во, — выходит на набережную хмурый, с помятым лицом, не по годам постаревший Шарль Бодлер. Живёт он, конечно, не в роскошных залах второго парадного этажа. Маленькую квартирку на самом верху предоставил поэту владелец Лозена, известный библиофил и меценат Жером Пишона, который купил этот дворец в 1842 году и поселил тут нескольких поэтов, писателей, художников. Жили тут, в частности, Теофиль Готье, автор и поныне знаменитого романа "Капитан Фракасс", художник Фернан Буссар, и многие ещё… Тут и написал Бодлер большую часть "Цветов зла".

Часами бродил поэт по набережным острова, "выхаживая" стихи, но как истый островитянин, далеко не каждый день бывал "в городе". (Чаще всего — на левом берегу, в Латинском квартале, где в нескольких кафе вокруг Сорбонны и на бульваре Сен-Мишель собиралась парижская богема прошлого века).

А в переулке "Безглавой женщины" поселил Бодлер свою "Чёрную Венеру" — вскоре после того, как познакомился с ней за кулисами Малого Пантеонского театра. Ей посвящены самые жуткие, антиэстетичные, но и самые лиричные из стихов Бодлера. Прекрасная негритянка, талантливая актриса, изменявшая поэту на каждом шагу — почти всегда с юными женщинами — Жанна Дюваль — самый жгучий из всех его цветов зла…

Но об этой многолетней связи поэта, о женщине, которой посвящены лучшие его стихи, мы знаем очень мало. Даже близкий друг Бодлера, изобретатель фотографии Надар, писал, что знает о Жанне меньше, чем о мадам Сабатье, которая многие годы любила Бодлера и называла его не иначе, как "мой скот", ревнуя к таинственной негритянке, смотреть которую во всех её ролях аккуратно ходила, покупая самый дорогой билет в первом ряду партера.