В поисках Эдема

Забота об этом городишке, конечно, на свой манер, была, наверное, единственным добрым делом, которое Макловио совершил в своей жизни, подумал Рафаэль. Но это было большей заслугой, чем имели на своем счету многие знатные и благоустроенные горожане. Макловио умел крутиться, это нельзя было не отметить, но личная симпатия не искореняла проблемы с наркотиками. Разглядеть человеческие качества — это одно дело, но нельзя было поддаваться искушению допускать недопустимое, оправдывать непростительное. В случае с филиной не было альтернативы. Если на собрании жители Тимбу не согласятся сжечь плантации, он отправит свой репортаж этим же вечером. Это его долг. Он посмотрел на луну, звездное небо, черные громады гор вдалеке. Суть проблемы в том, что его альтернативой оказалась не только филина. Передать репортаж означало бы абстрагироваться от всего, проявить во всем верность и преданность своей профессии, встать на сторону этики, как человек, который может позволить себе роскошь защищать свою правду, как единственно допустимую. С другой стороны, не отправлять его было равнозначно отказу от себя, от репутации проницательного и авантюрного корреспондента. Вопрос был в том, готов ли он оставить Мелисандру, оставить историю, которую он уже начал документировать, историю, ежедневно обрастающую все новыми, уникальными в своем роде подробностями того, как люди пытаются встать на ноги, заново осмысляя свое существование. Эта история о созидании была для него несказанно более захватывающей, нежели хроника убийств или попытки доискаться до причин совершенных насилий. Послышались глухие шаги, хруст ломающихся веточек, одышка. Он повернулся и увидел при бледном свете луны силуэт Мелисандры, вырисовывавшийся из тени, ее худое тело, волосы цвета меди. Она подошла к нему, повалилась на спину рядом с ним.

— Они соберут то, что необходимо Макловио, чтобы его не убили те, кто ждет его в Нью-Йорке, и затем сожгут плантации, — сказала Мелисандра с закрытыми глазами, устало надавив пальцами на пространство между бровями.

Двумя днями позже они оставили позади Тимбу, матерей-голландок с их маленьким Гансом, Макловио, организующего сбор последнего урожая, чтобы расплатиться им за свои долги и спастись, семей, с которыми они подружились.

Были еще люди, смотревшие на них обнадеженными выжидающими взглядами, руки, протягивавшие им маленькие дары для их долгого путешествия: хлеб, сыр, сладости, карты, ценные указания, кукурузную муку для попугая, отвергавшего фрукты с обиженным видом.

Через плантации филины блестящего зеленого цвета они выехали на гравийную дорогу, ведущую в горы. Глядя на сверкающие посадки, колыхаемые ветром, она спросила Рафаэля:

— Что будешь делать? Нет никакого смысла посылать теперь твой репортаж: когда прилетят самолеты, поля уже будут сожжены.

Он еще не знает, будет ли отправлять репортаж, ответил Рафаэль. Он еще думает. У него еще есть время на это. Он решит, когда они вернутся из Васлалы.

— А когда ты собираешься возвращаться в свою страну? — спросила она.

Он предложит своему редактору репортаж о Фагуасе, сказал он. Таким образом, он задержится еще на какое-то время.

— Может, ты уже заразился Фагуасом? И никогда больше не вернешься, — улыбнулась она, — потому что я сильно сомневаюсь, нужен ли им этот репортаж. Кому интересно, что здесь происходит?

Ему это интересно, ответил Рафаэль. Он стал журналистом не только для того, что провести всю свою жизнь, докапываясь до темных мотивов насилия.

— Какой парадокс! — пустилась она в философствования. — В какой-то момент вдруг понимаешь, что прогресс, развитие, цивилизация не помогает найти ответы, а наоборот, создает только больше вопросов. Это, как если представить, что мир — это маленькое поле в игре, такой, когда попадаешь в лабиринт с черными дорожками и наталкиваешься на горизонтальные перегородки, блокирующие выход, и нужно отступать, возвращаться и пробовать снова; только вот, оказавшись в определенной точке, вернуться уже невозможно. Надо начинать игру с нуля. Дело в войнах? Или нужно разрушить все, чтобы начать с чистого листа? Возможно, такие места, как Фагуас, почти не тронутые цивилизацией, сохранили некую невинность, из-за которой постоянно начинают с нуля…

— Это палка о двух концах, — сказал он. — Какая невинность у них оставалась? Тебе еще предстоит убедиться, насколько сложно окажется искоренить их дурные привычки, лицемерие, разного рода уловки, которым народ выучился, чтобы выжить посреди всей этой анархии и нищеты. Невежество — это не то же самое, что наивность. Чаще всего отчаяние из-за нищеты приводит к двуличию, а не к порядочности. Когда народ привыкает жить, не следуя никаким правилам, сложно навязать ему порядок. Я знаю это не понаслышке, а имел за плечами опыт общения с уличными бандами. Когда не было возможности вести комфортную стабильную жизнь, солдатская жизнь для многих становилась лучшей альтернативой нищенству.