В поисках единорога

Когда настало воскресенье, я облачился в лучшие одежды, что имел с собой, подаренные моим господином коннетаблем, расшитые золотом и отороченные соболем. Донья Хосефина надела зеленое нижнее платье из тонкой парчи и черное верхнее, камчатное, а к нему — прелестный головной убор, сшитый по новой моде, подчеркивающий ее непринужденную грацию и весьма приятный для глаз. Манолито де Вальядолид вырядился в узкий черный колет, ярко-красный короткий плащ, богато отороченный куницей, шляпу набекрень и чулки по французской моде; пудры и благовоний на нем было куда больше, чем подобает мужчине. Для фрая Жорди из Монсеррата наша хозяйка донья Хоакина выкроила и весьма искусно сшила новую рясу из добротной ткани, купленной в Эсихе. Так, небольшой, но пышной процессией мы въехали в Севилью через ворота, называемые Пуэрта-де-ла-Макарена, и направились по главной улице к собору, туда, где возвышалась знаменитая башня. Горожане не расступались перед нами, не высовывались из окон поглазеть на нас и вообще, против моих ожиданий, почти нас не замечали. Только две-три женщины обернулись, отпуская шуточку по поводу чрезмерного благоухания, исходящего от Манолито, но, хотя слова их ничем не напоминали похвалу и отнюдь не ласкали слух, мы прикинулись глухими, решив не затевать пустых ссор в столь знаменательный день, когда мессер Франческо будет великодушно принимать нас как равных.

Наконец мы добрались до дворца, и навстречу нам вышли слуги в ливреях генуэзца, голубых (цвет моря) с золотом (цвет торговли). Они приняли поводья у дам и фрая Жорди, которого в новом одеянии, наверное, приняли за архиепископа, помогли им спешиться и увели наших лошадей в конюшню. Тем временем открылась парадная дверь. Мессер Франческо встречал нас с распростертыми объятиями и сияющей улыбкой. Вслед за ним вышли его супруга, дородная краснощекая матрона, на голову выше мужа и раза в три объемистее, четыре красавца сына и две дочки, не сказать чтоб хорошенькие. Все они были разодеты в парчу и меха, увешаны золотыми цепями и драгоценностями, подчеркивая тем самым, как они польщены нашим посещением, отчего я даже слегка оробел. Правда, позже мне стало казаться, что девицы смотрели на нас так, как смотрят обычно на тех, кто уходит навсегда и без надежды на возвращение, — то ли это выпитое вино настроило меня на меланхолический лад, то ли прорезалась острая наблюдательность человека, познающего, пусть слишком поздно и себе же на беду, потемки чужой души.

Пока готовился обед, мессер Франческо провел нас по всем закоулкам своего дворца, превосходящего роскошью даже королевский алькасар. Мне еще не доводилось видеть столь богатых жилищ. Когда под звон бронзовых колокольчиков перед нами открылись очередные двери, мы очутились в другом внутреннем дворике, куда более уединенном, чем тот, с плетеными креслами, где мы сидели в первый день. Этот дворик был украшен мастерски выполненными картинами, большими гобеленами, серебряной утварью, по потолку окружавшей его галереи вилась арабская лепнина. Посередине раскинулся маленький пруд с постаментом, высеченным из цельного куска белого мрамора, привезенного из Италии, как объяснил нам гостеприимный хозяин. Барельеф на постаменте очень жизненно изображал подвиги божественного Геркулеса. Надо было видеть, как растрогался Манолито, восхищенный такой красотой, как нежно провел он кончиками пальцев от обнаженного плеча Геркулеса вниз к изгибу ягодиц, отчего фрай Жорди слегка поперхнулся и послал мне едва заметную заговорщицкую ухмылку. Из дворика на второй этаж вела изумительная беломраморная лестница, очень широкая; каждую ступень ее украшали валенсийские вазы, меж ними попадались и китайские, тончайшей работы, изящно расписанные павлинами, такими яркими и сверкающими, что глаз не отвести, а также драконами, изрыгающими языки пламени, — казалось, будто они взаправду вот-вот сожгут парчу и бархат, шелка и ленты, струящиеся вокруг.

Не буду останавливаться ни на мозаиках и резной мебели, ни на золотой посуде и приборах, не стану рассказывать ни о легионе слуг, подававших на стол, ни о редкостных и превосходных кушаньях, которыми потчевал нас мессер Франческо, ни о тонких экзотических винах многолетней выдержки, которые мы пили из цветных хрустальных бокалов, изукрашенных затейливой резьбой. Скажу только, что доселе и представить себе не мог жизни в таком довольстве и великолепии, а также что в тот день беззаботного счастья наша удача стояла в зените — впереди нас ждал путь труда и скорби, неизбежный удел рода человеческого.

Глава шестая