В поисках единорога

Два месяца мы продирались сквозь влажные джунгли, вязли в кишащих змеями болотах, страдали от укусов москитов, одолевавших нас день и ночь с немыслимым упорством. Готов поклясться, что крови, высосанной из меня за это время разными мелкими тварями, хватило бы на пару здоровенных котлов морсильи[15]. Но в конце концов мы достигли более приветливой местности, на языке негров называющейся Манде. Там текут в направлении на север бесчисленные реки, большие и малые, необъятные пространства покрыты зелеными лесами, где кроны деревьев так густы, что не пропускают солнечный свет и под их сенью словно бы царит вечная ночь. Мы не углублялись во мрак, предпочитая держаться речных берегов, по которым идти было проще: меж деревьев вились тропы, кое-где росла трава, а приходящие на водопой животные вдоволь обеспечивали нас свежим мясом. Некоторые реки впадали в другие, покрупнее, некоторые — в озера или пруды, населенные необычайными разноцветными птицами. Ноги у этих птиц были длинные и тонкие, как стрела, клювы тоже длинные, но голоса грубые, немелодичные. Люди здесь не жили, но негры жестами объясняли, что там, где кончаются джунгли, есть и деревни, и туземцы, и много-много единорогов, поэтому мы стойко переносили все тяготы, уповая вскоре выполнить волю повелителя нашего короля.

Фрай Жорди, растрясший в походе весь жирок, утративший свое солидное пузо и как будто помолодевший, подбадривал всех советами и утешениями, всегда находил доброе слово для больных и измученных. „Порой Господь наш наказует честных христиан, дабы воздать им после сторицею. Стерпим же все беды, холод и зной, голод и жажду, лихорадку, страдание и смерть, как терпели апостолы, мученики, исповедники, девы, и Иов, и Товит, и Катон“, — любил он повторять. И павшие духом крепились. Тем не менее он нередко уходил в лес, якобы собирать травы, и долго в одиночестве молился и плакал. Монаху приходилось тяжелее всех, он так старался ради нас, а его самого утешать было некому.

Упорно продвигаясь на юг, мы набрели на какое-то негритянское племя, обитавшее возле удивительно тихой реки. Ее воды словно бы замерли и даже подернулись ряской. Над ней нависало некое подобие моста из длинных крепких лиан, по которому можно было ее перейти, не замочив ног. Хижины туземцев, похожие на пчелиные ульи, торчали по обоим берегам, точно как у нас Триана лежит на одном берегу, а на другом — Севилья. При нашем появлении большинство жителей в ужасе разбежались кто куда. Я послал вперед Паликеса с Себастьяном и еще несколькими людьми и приказал трубить в рожок. Заслышав звуки рожка, негры высыпали из хижин и из-за деревьев с такими лицами, как будто наступил день Страшного суда. Первым подошел к нам один, в головном уборе из львиной гривы, с раскраской на лице и по всему телу, увешанный бусами и диковинными ожерельями, из чего мы заключили, что он тут главный. Приблизившись ко мне, он попытался было пасть ниц, но я ему не позволил и дружелюбным жестом помог подняться. Тогда туземцы поняли, что мы пришли с миром, Львиная Грива повернулся к своим людям и сказал какие-то слова, которые им, похоже, очень понравились. Только что они хотели уносить ноги, словно узрели лик Сатаны, а теперь, мгновения спустя, уже приветствовали нас с таким гостеприимным радушием, с каким в иных местах встречают знатных и высокопоставленных гостей. Здешний язык не принадлежал к числу выученных Паликесом, однако, выдернув по словечку из разных наречий и призвав на помощь язык жестов, он мог вполне сносно изъясняться. Паликес сообщил, что ищем мы не серебро, не золото и не рабов, а единорога. Львиная Грива осведомился, не с луны ли мы свалились, но вопрос этот не был проявлением грубости или слабоумия — просто здесь никогда не видели белых и не знали, что в природе бывает другой цвет кожи, кроме черной, как у них. Мы честно ответили, что прибыли из Кастилии, королевства, лежащего дальше страны мавров, за морем. Но туземцы не поняли ни кто такие мавры, ни что такое море, настолько далеки они были от мира. Более того, если мы правильно истолковали их речи, единорога они тоже никогда не видели.

Как бы там ни было, нас препроводили в хижины, и угостили на славу, и отвели нам лучшее помещение. Конечно, пиром в царских покоях это не назовешь, но туземцы охотно делились тем немногим, что имели, а постели из тростника и свежих листьев для наших недужных товарищей у них получились очень даже неплохие. Постоянно они носили нам в плетеных корзинках и деревянных мисочках то муку, то рыбу, то разные плоды. Пока мы отдыхали у них, хозяева осыпали нас всяческими почестями и знаками внимания, устраивали для нас праздники, во всем себе отказывали, лишь бы получше нам угодить. Мы благодарили их по мере сил, хотя достойно отплатить за столь искреннее гостеприимство нам было нечем, ибо к тому моменту мы являли собою горстку нищих оборванцев.