В поисках Голема

После такого всеобъемлющего объяснения любезной пражанки, я немедленно купила восьмикроновые билеты, мы спустились вниз, и тут меня (а не Карни с Ашером) ждал очередной культурный шок: на остановившихся вагонах, выкрашенных в психоделические серо-оранжевые цвета, была табличка «Мытищенский вагоностроительный завод, 1983 год». Я вошла, и словно не было прошедших двадцати лет, я снова ехала в метро, держась за никелированный поручень, и ждала, когда объявят станцию, чтобы выйти и побежать в институт. Карни с Ашером смотрели на меня с подозрением, я улыбалась со странным выражением лица.

Нет, все же одно различие было. Море светлых голов. Чехи — удивительно красивая нация: высокие, с прямыми носами и славянскими скулами. Я  разглядывала их, получая огромное удовольствие. Напротив меня сидели четыре девушки, все блондинки.

— Слушай, — пихнула меня Карни, — У нас такие девушки участвуют в конкурсе на «Мисс Израиля», а здесь просто едут по своим делам. Ашер, как тебе?

— Красивые, — кивнул ее немногословный спутник. Видно было, что он очень хочет сфотографировать попутчиц, но сдерживается.

Пересадочная станция «Мюстек», что обозначает «мостик» вывела нас на Вацлавскую площадь. Я увидела панораму площади и ахнула. Это было не то, чтобы красиво — это было очень красиво!

Вацлавская площадь не просто площадь — она похожа на парижский бульвар с цветниками посредине. Многочисленные туристы фланируют в обоих направлениях, фасады домов декорированы в стиле «арт-нуво», а под открытым небом выставлены модернистские скульптуры. Гвоздем программы была скульптура женских ног трехметровой высоты, с надписью на железных спущенных трусах: «Миссия выполнена». Мне понравилось такое отношение пражан к своей «Красной площади», простое и незамысловатое. Место, где стояли советские танки в 1968 году, где сжег себя в знак протеста студент философского факультета Ян Палах, где проходили многотысячные демонстрации «бархатной революции» ныне радовало глаз буйством цветов. И лишь помпезное здание Национального музея, замыкающего площадь, и конная статуя святого Вацлава перед ним, напоминали о торжественности места.

В симпатичном погребке в одном из переулков за Вацлавской площадью, нам предложили грибной суп, который принесли налитый прямо в круглую буханку хлеба с выковырянным мякишем, и свинину с грибами. Мы выпили светлого «Гамбринуса» (меня опять ударило в ностальгические воспоминания: Куприн, еврейская скрипка), и теперь, сытые и захмелевшие, были в полной готовности участвовать в деятельности общества потомков бен-Бецалеля.

*   *   *

Пришло время отправиться к «детям лейтенанта Шмидта», то есть бен-Бецалеля.

— Валерия, посмотри адрес, и вызови такси. После такого обеда у меня сил нет идти пешком, — приказала Карни. Нет, ее тон мне нравится все меньше и меньше!

— Удица Доудова на Вышеграде, — посмотрела я в карту. — Дом «У трех наперстков».

— А номера дома нет? — спросил Ашер.

— Это и есть номер. По старинной традиции здесь так называют дома: «У чаши», «У двух кошек», «У голубого кита» и так далее. Очень симпатично выглядит.

— Ладно, посмотрим, что это за наперстки. Надеюсь, нас не обманут.

К началу заседания мы опоздали на  десять минут.

В центре комнаты уже стояла дама в буклях и рассказывала историю, изредка заглядывая в толстую тетрадь.

К нам подбежал коротенький толстенький человечек, приложил палец к губам и усадил на ближайшие стулья. Карни недовольно заерзала, чувствую недостаток внимания к своей персоне. Кто же мог предположить, что чехи пунктуальны?

— Что она говорит? — свистящим шепотом спросила Карни.

— Сейчас соображу, — ответила я, с трудом понимая чешскую речь.

Тем временем дама в кудельках рассказывала о иезуитском монахе Иржи Камеле, нашедшем в Восточной Азии необыкновенный вечнозеленый кустарник и назвавший его камелией. Потом это название попало на обложку книги Дюма-сына и оказало влияние на творчество писателя. В общем, болгарский слон — лучший друг советского слона, в данном случае: чешский — французского. Но  перевести так я не могла, Карни все равно бы не поняла — навряд ли она смотрела «Травиату». Поэтому я буркнула «ничего существенного» и принялась ждать окончания лекции.

Объявили перерыв.

Человечек подбежал к нам и представился по-чешски:

— Изидор Кон, председатель общества, к вашим услугам, пани и пан.

— Очень приятно, — ответила я по-чешски. — Если пан не возражает я перейду на русский.

Пока что мне трудно было говорить, ведь я не практиковалась в чешском полтора десятка лет.

— Пожалуйста, уважаемая пани, — ответил он мне по-русски. — Но мы не ждали гостей из России. Вы не ошиблись случаем?

— Мы не из России, мы из Израиля. Позвольте представить: вдова Йозефа Маркса, пани Карни Марксова и фотокорреспондент пан Горелик. А я переводчица, Валерия Вишневскова, кажется, так произносятся на чешском наши фамилии.

— Полька? — осведомился пан Кон.

— Нет, еврейка польских кровей.

Карни схватила меня за руку.

— Валерия, он спрашивал о пакете, который хочет купить? — громко прошептала она.

— Нет пока еще, я только вас представила.

— Что так долго?