В поисках истинной России. Провинция в современном националистическом дискурсе

Публицистические, литературные и кинематографические трактовки провинциального мифа развивают и деконструируют герметичную национальную модель «мы – мы» в образном пространстве постсоветской символической географии. В этом поиске идентичности России решающую роль играет провинция: сколь бы разрозненно ни звучали ее голоса, провинциальный топос во всех случаях служит для постановки многих неразрешимых, но неизменно повторяющихся вопросов о прошлом и будущем России, включая вопросы о том, что значит быть русским и где искать «настоящих» россиян.

1. Публицистика «Мы ищем богатство в русской провинции и находим его!»

Люби Воронеж. Москва подождет.

Downtown.ru, 2011

В 1991 году, когда карта советской империи почти в одночасье, как показалось многим, превратилась в карту территории, на которой располагалось более дюжины самостоятельных государств, перед каждым из получивших независимость народов встала одна и та же задача: четко определить свою национальную идентичность в соответствии с новым территориальным статусом. Для народа России, национальная идентичность которого до сих пор была растворена в имперском целом, задача развития этнической идентичности представляла особенную трудность. В то время как народы Украины или Казахстана праздновали обретение своей страны, русские переживали горечь утраты империи. Большая часть исследований постсоветского русского национализма сосредоточена на отношениях между многочисленными этническими группами в границах России и рассматривает напряженные отношения между русским населением и рабочими-мигрантами из новообразованных государств, а также отношения России с этими государствами (конкретно – со странами Средней Азии и Балтии, Грузией и Украиной)[29]. Меньшая часть исследований посвящена многочисленным регионам Российской Федерации, получившим после распада Советского Союза невиданный прежде уровень автономии. Эти регионы и провинции, преимущественно русские, в 1990-е годы пытались воспользоваться этой автономией, чтобы установить контроль над собственными природными ресурсами и промышленностью и взять в свои руки управление. В последующие десятилетия центральная власть вернула себе финансовый и административный контроль над регионами. Однако в это первое постсоветское десятилетие успела сформироваться продолжающая развиваться и по сей день культурная тенденция: вне зависимости от физического статуса регионов, в символической географии России провинция из культурного мифа стала настойчиво претендовать на уникальность и влияние.

По мере того как многочисленные провинциальные регионы реформировали свою экономическую и политическую организацию, они включались также и в процесс концептуального и символического самоопределения. Этот двунаправленный процесс разворачивался следующим образом: культурная элита центра породила националистический дискурс, в котором провинция представлялась обителью истинной русскости. Культурная и политическая элита российской провинции ответила на это собственными текстами, в которых провозглашала новообретенную независимость от центра и гордость за свою провинциальность. В большинстве случаев эти провинциальные деятели использовали идею «провинция – наше все» для продвижения собственных политических или деловых интересов. В этой главе я буду рассматривать газеты и популярные еженедельники общего направления, издаваемые в российской глубинке, а также три ежемесячных журнала: «Русская провинция» (Новгород), «Российская провинция» (Набережные Челны) и «Губернский стиль» (Воронеж)[30]. Особое внимание я обращаю на публикации первого года каждого издания, в особенности на дебютные выпуски, в которых излагается редакционная политика, а также описываются задачи и философия журнала. Передовые статьи, эссе и интервью с крупными политическими и культурными деятелями представляют собой уникальное сочетание непосредственного отклика на миф о провинции с анализом (неакадемическим) этого мифа и его роли в дискурсе национального самоопределения новой России.