В поисках истины

— Разбогатеть? Ведь вы и Людмила работали. Детей у вас нет. Разве вам недостаточно было тех денег, которые вы, молодые специалисты, получали? Их было не так уж мало. Хватало не только на прожиточный минимум, но и на покупку вещей.

— Мне хотелось жить еще лучше. Вы ведь видели мою жену. Она — красивая, к тому же избалованная. Она всегда стремилась хорошо одеваться. Ей нужно было много вещей. А это требует больших затрат.

— Значит, все дело в вашей жене?

— Да! И, если хотите знать, это она подбивала меня на убийство своей матери и сестры.

И торопливо, словно боясь, что ему не поверят, Борис Фридман качал выкладывать факты, компрометирующие его жену. То она взяла у себя на работе вазу, думая, что она фарфоровая, дорогая, в то время как на самом деле оказалась обыкновенным фаянсом, то якобы украла у своей подруги туфли. Он «топил» Людмилу, свою «зайку», пытаясь представить ее соучастницей преступления. Однако сделать это ему не удалось.

Людмиле дали прослушать магнитофонную ленту с записанными на ней показаниями мужа, и она без особого труда опровергла все его измышления. Им устроили очную ставку, и, встретившись лицом к лицу с женой, преступник не выдержал. Опустив глаза, теребя пуговицы нервно вздрагивающими пальцами, он признался: все, что говорил о жене, о том, что будто бы она знала об убийстве, готовила его вместе с ним, — ложь.

— Я ничему не удивляюсь, — сказала Марченко Фридману, — ваша натура мне абсолютно ясна. Вы даже ни в чем неповинную, близкую вам женщину готовы оболгать, только бы смягчить свою участь, извернуться, уйти от ответственности. Женщину, о которой говорили, что любите ее...

— Мне просто страшно становится от мысли, что я три года прожила с этим человеком и не знала, что он собой представляет! — воскликнула Людмила.

— Я вас понимаю, — сказала Марченко.

Каждого следователя интересуют психологические корни того или иного преступления. Почему, скажем, Борис Фридман, нормальный, казалось бы, человек, получивший воспитание в обыкновенной трудовой советской семье, окончивший институт, получивший интересную работу в НИИ, вдруг пошел на преступление? Выяснению этого Марченко посвятила один из допросов.

— Помните, Нина Федоровна, — доверительно произнес Фридман, — как, придя к нам в квартиру с обыском, вы вскользь обронили замечание по поводу табличек на дверях? Глядя на них, вы спросили у меня: «Что это? Мечты честолюбца?» Вы очень верно подметили. Да, по характеру я — честолюбец. Мне хотелось стать заведующим кафедрой, аспирантурой, получать много денег. Но пока у меня ничего не было, кроме красивой жены. Ее внешность удовлетворяла моему тщеславию, мне было приятно, что Людмила прекрасно смотрится со стороны. Но в то же время я боялся, что она со своими данными может сделать более блестящую партию, уйти от меня к другому мужчине, который обеспечит ее всем. Я боялся этого. А Людмила, ни о чем не подозревая, только подливала масла в огонь, заявляя в шутливой форме: «Таких, как ты, — на пятачок пучок». Это было ее любимой поговоркой.

Мне не хотелось, чтобы жена, пусть даже в шутку, говорила так обо мне. Я хотел доказать ей, что тоже кое-чего стою. Я завидовал второму мужу моей тещи. Этот на редкость ограниченный, бездарный человек, обыватель до мозга костей, сам себя называл подпольным миллионером и, видимо, таковым и был в действительности. Никакими другими достоинствами он не обладал. Любил только машину (у него была «Волга» старого образца) да в известной степени Эдду. Машину даже, пожалуй, больше, чем дочь. И еще любил индийские фильмы, во время просмотра которых плакал.

И я стал думать: почему этот человек имеет деньги, может позволить себе все, а я — нет? Постепенно у меня возникла идея — достать много денег, достать любым путем, пусть даже преступным. И тогда я разрешу все свои проблемы. Короче, я решил пойти ва-банк. Или я буду иметь все, что мне нужно для полного счастья, или же погибну. Все или ничего!

— И вы решили пойти ва-банк? — перебила Марченко, внимательно слушавшая откровенные признания преступника.

— Да! Как-то, идя на работу, я подумал: почему, бы мне не убить тещу, которую, признаться, не очень любил, и Эдду? Тогда бы я завладел всеми вещами и деньгами. Они перешли бы к моей жене как единственной законной наследнице, а через нее и ко мне. Эта мысль завладела мной. Убийство я совершил в четверг, но уже начиная с понедельника носил в портфеле молоток. Все эти дни я психологически находился в плену своей идеи. Как Родион Раскольников из «Преступления и наказания», я решил «перешагнуть через кровь». Кстати, о Достоевском. Теща жила на улице его имени. Не кажется ли вам, что в этом есть что-то роковое, мистическое?