Читаем В поисках истины полностью

Со слезами восторга и умиления благодарил он Бога за свершившееся над ним чудо. Когда наступила ночь, он думал о Магдалине, о соединявшей их любви, о том, как она обрадуется, когда узнает, что он теперь вполне ее понимает и разделяет все ее воззрения на жизнь. С какою тоскою на его вопрос: «Почему она отталкивает от себя счастье, если любит его?», — отвечала она: «Не спрашивай, ты не поймешь». Ну вот он теперь понял. Надо было для этого совершиться убийству, и оно совершилось. Но за это преступление он не ответит перед высшим Судией. Пути Господни неисповедимы. (Как понятно ему теперь это изречение!) Да, не он стрелял в князя, но он должен покориться судьбе, терпеливо сносить испытание, ничем не стараться облегчить возложенный на него крест. Так нужно, и все делается к лучшему. Разве отец его всю свою жизнь не страдал невинно? А сестры его? А великое множество других мучеников за Духа Истины? Ну, и его посетил Господь. Пора, давно пора!

Когда у двери послышался шорох, ему точно кто-то шепнул: «Это она пришла».

И он с улыбкой ждал ее появления.

— Через полчасика я за вами приду, боярышня, — шепнул Илья Иванович, впуская ее в камеру и запирая за нею на ключ дверь.

О чем говорили они эти полчаса? Да и можно ли назвать разговором бессвязные восклицания и слова, срывавшиеся с их уст. Она плакала в его объятиях от счастья, что обрела его таким, каким душа ее жаждала его видеть с первой минуты встречи, а он благодарил Бога за ниспосланное ему блаженство. Наперебой сообщали они друг другу о внутреннем перевороте, свершившемся в их душах. Он пытался объяснить ей, как слеп и глух был он до сих пор к намекам совести, к проявлениям Духа Истины, она прерывала его исповедью о своих заблуждениях.

О том, как ему спастись от людских козней, очиститься от взведенной на него клеветы и вместе с нею наслаждаться земными благами, они и не вспоминали. А между тем ведь она только для этого и пришла сюда.

Уже перед разлукой, когда у запертых дверей послышались шаги писаря, Магдалина вдруг все вспомнила и, не договаривая слов, прерывающимся от волнения голосом сообщила своему возлюбленному о своем последнем свидании с сестрой Марьей и о том, что она от нее узнала.

— Это они тебя опутали, это они хотят тебя погубить, чтоб удержать меня в своей власти… Но они ошиблись в расчете, теперь, когда ты страдаешь из-за меня, могу ли я от тебя отвернуться, даже если б не любила тебя, а я тебя люблю больше жизни!.. Слушай, — продолжала она с возрастающим одушевлением и не замечая, с каким странным выражением он на нее смотрит, — слушай, я пойду к этому Корниловичу, и к прокурору, и к губернатору, ко всем, кто тебя считает виновным, и все открою. Мне известны все их тайны…

Лицо его исказилось таким ужасом, что она в испуге оборвала свою речь на полуслове.

— Ты этого не сделаешь!.. Я запрещаю тебе! Властью жениха, властью будущего мужа запрещаю тебе даже и думать об этом! — вымолвил он твердо, хватая ее руку и крепко, до боли, сжимая ен в своей. — Они мне дороги эти люди… Они мне близки… Отец мой их любил и принял за них муки… с ними родная моя сестра. Оставь их в покое… они скорее мне простят, когда увидят, что я им покоряюсь…

— Но ты ни в чем перед ними не виноват! Ты даже их не знаешь! — вскричала Магдалина.

— Ты сказала, — произнес он с печальной улыбкой.

— Но разве это твоя вина, что ты их не знаешь? — вымолвила она с усилием.

— Полно, милая, не поддавайся искушению, не повторяй слова, которые нашептывает тебе враг человечества, не рассуждай, а иди по стезе Духа Истины… Ты уже обрела эту стезю… благодаря им, — прибавил он чуть слышно и как бы про себя.

— Но я все-таки тебя спасу, — с убеждением сказала Магдалина после небольшого раздумья.

— Спасешь, если угодно будет Господу Богу, — спокойно возразил он.

Это были последние его слова, но они так запечатлелись в ее душе, что ничто, никакие горести, никакие неудачи не могли заглушить их. В самые тяжелые минуты отчаяния звенели они у нее в сердце, как благовест к свету и к истине.


Но недели через две Магдалина уже не говорила себе с такою уверенностью, как в тот вечер: «Я его спасу!» — ас тоской спрашивала себя: «Как мне его спасти?» Месяц же спустя обстоятельства так осложнились и запутались, что по временам она падала духом, и Грибков, единственный человек, которому она поверяла свои душевные муки, должен был уверять ее в том, во что он уже и сам перестал верить, а именно: что все раскроется, убийца князя найдется, и общественное мнение, равно как и убеждения судей с господином Корниловичем во главе, внезапно изменятся, одним словом, чтоб спасти ее от отчаяния, он уверял, что свершится чудо. И под влиянием его слов Магдалина оживала на время и снова ей казалось невозможным, чтобы невинный человек погиб за чужой грех и чтоб, любя этого человека так страстно, как она его любит, она бы спасти его не могла.

Но иногда и на Грибкова находило отчаяние.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека исторической прозы

Остап Бондарчук
Остап Бондарчук

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Хата за околицей
Хата за околицей

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Осада Ченстохова
Осада Ченстохова

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.(Кордецкий).

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Два света
Два света

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза

Похожие книги

Виктор  Вавич
Виктор Вавич

Роман "Виктор Вавич" Борис Степанович Житков (1882-1938) считал книгой своей жизни. Работа над ней продолжалась больше пяти лет. При жизни писателя публиковались лишь отдельные части его "энциклопедии русской жизни" времен первой русской революции. В этом сочинении легко узнаваем любимый нами с детства Житков - остроумный, точный и цепкий в деталях, свободный и лаконичный в языке; вместе с тем перед нами книга неизвестного мастера, следующего традициям европейского авантюрного и русского психологического романа. Тираж полного издания "Виктора Вавича" был пущен под нож осенью 1941 года, после разгромной внутренней рецензии А. Фадеева. Экземпляр, по которому - спустя 60 лет после смерти автора - наконец издается одна из лучших русских книг XX века, был сохранен другом Житкова, исследователем его творчества Лидией Корнеевной Чуковской.Ее памяти посвящается это издание.

Борис Степанович Житков

Историческая проза
Добро не оставляйте на потом
Добро не оставляйте на потом

Матильда, матриарх семьи Кабрелли, с юности была резкой и уверенной в себе. Но она никогда не рассказывала родным об истории своей матери. На закате жизни она понимает, что время пришло и история незаурядной женщины, какой была ее мать Доменика, не должна уйти в небытие…Доменика росла в прибрежном Виареджо, маленьком провинциальном городке, с детства она выделялась среди сверстников – свободолюбием, умом и желанием вырваться из традиционной канвы, уготованной для женщины. Выучившись на медсестру, она планирует связать свою жизнь с медициной. Но и ее планы, и жизнь всей Европы разрушены подступающей войной. Судьба Доменики окажется связана с Шотландией, с морским капитаном Джоном Мак-Викарсом, но сердце ее по-прежнему принадлежит Италии и любимому Виареджо.Удивительно насыщенный роман, в основе которого лежит реальная история, рассказывающий не только о жизни итальянской семьи, но и о судьбе британских итальянцев, которые во Вторую мировую войну оказались париями, отвергнутыми новой родиной.Семейная сага, исторический роман, пейзажи тосканского побережья и прекрасные герои – новый роман Адрианы Трижиани, автора «Жены башмачника», гарантирует настоящее погружение в удивительную, очень красивую и не самую обычную историю, охватывающую почти весь двадцатый век.

Адриана Трижиани

Историческая проза / Современная русская и зарубежная проза
Великий Могол
Великий Могол

Хумаюн, второй падишах из династии Великих Моголов, – человек удачливый. Его отец Бабур оставил ему славу и богатство империи, простирающейся на тысячи миль. Молодому правителю прочат преумножить это наследие, принеся Моголам славу, достойную их предка Тамерлана. Но, сам того не ведая, Хумаюн находится в страшной опасности. Его кровные братья замышляют заговор, сомневаясь, что у падишаха достанет сил, воли и решимости, чтобы привести династию к еще более славным победам. Возможно, они правы, ибо превыше всего в этой жизни беспечный властитель ценит удовольствия. Вскоре Хумаюн терпит сокрушительное поражение, угрожающее не только его престолу и жизни, но и существованию самой империи. И ему, на собственном тяжелом и кровавом опыте, придется постичь суровую мудрость: как легко потерять накопленное – и как сложно его вернуть…

Алекс Ратерфорд , Алекс Резерфорд

Проза / Историческая проза